Посвящается моей маме, Алиевой (Аванесян) Татьяне Михайловне (04.02.1937 — 19.06.2022) в знак любви, уважения, преданности её идеалам.

Знаю, что ты с дня рождения долго называла меня Мишей. Понимаю, почему не смогла оставить это имя. Ты не проиграла в жизни ни одной битвы. Ты — Победитель. Пусть эта игра с моим именем будет здесь восстановлением справедливости.

Понимаю, что мы всю жизнь были слишком заняты вечной борьбой за выживание. У нас никогда не было времени посидеть вместе, поговорить по душам, рассказать друг другу о себе. Я виноват в этом. Прости меня, пожалуйста. Теперь хочу заполнить этот пробел, чтобы ты чуть больше узнала меня.

Верю, что ты и сейчас заботишься обо мне и молишься за нас.

Читать далее: КНИГА. ЭПИЛОГ.

О чём я часто вспоминаю

Сегодня, первого марта 2025 года, с утра в Москве было облачно, но уже по весеннему тепло. Михаил проснулся рано, в небольшой уютной, светлой квартире в центре столицы. Первая суббота марта обещала подарить ему радость общения с друзьями-художниками на вернисаже на Крымском Валу, куда он собирался прийти пешком к полудню. Пообедать можно будет дома или в одном из кафе на Остоженке или Пречистенке. А вечером его ждали на квартирник, который его друг в этот раз собирает в джаз клубе на Пятницкой, куда на концерт блюз рок группы из Екатеринбурга соберутся совершенно разные люди, но объединённые одним порывом: не поддаваться никаким внешним или личным препятствиям, будь то продолжающаяся уже три года война, финансовые или возрастные проблемы.

Так думал он, пока готовил на завтрак овсяную кашу на безлактозном молоке. Кто бы мог подумать, что он, Михаил Алиев, когда-то согласится сделать хотя бы один глоток овсянки, а не то что с удовольствием готовить её, точно отмеряя количество воды, крупы, молока, ванили, изюма, соли и сахара, заранее предвкушая нежнейший вкус. Дело в том, что последних пять школьных лет ему пришлось учиться в интернате, где почти всё он считал идеальным: и его расположение в самом окончании Ленинского проспекта, и свой класс из сорока двух совершенно разных по характеру сверстников, и педагогов, которым он был благодарен всю жизнь за доброту и внимание, а вот овсяную кашу, за все эти годы он не проглотил ни разу. И где-то сам считал это чуть ли не подвигом, потому что отказавшись от неё, он обрекал себя на голод до обеда. Ничего взамен ему классный руководитель предложить не могла, поэтому поначалу долго стояла рядом и требовала съесть хоть немного. Потом перестала.

Завтракал последнее время он медленно, особенно по субботам, когда можно было понаблюдать, как профессор Вяземский уже который год старается сохранить для России «Умников и умниц». Только не понятно Михаилу последние пару лет, неужели самому Юрию Павловичу Вяземскому (Симонову), деда и бабушку которого по отцовской линии расстреляли в 1937 году по делу маршала Тухачевского, и мать, фамилию которой он взял, как творческий псевдоним, принадлежащую дворянскому роду с богатой историей, неужели ему не стыдно в угоду нуворишей, дорвавшихся до власти, так пресмыкаться перед ними, чтобы даже ни в чём не искушённых ещё детей приучать к мысли о великом сталинском прошлом. Как историк, он обладает прекрасными знаниями о том прошлом. И, что очевидно, никто не требует от Юрия Павловича таких реверансов. Наверное, таким образом он планирует продлить свою жизнь на ТВ и сохранить высокие гонорары. Отсюда можно догадываться, каких специалистов с какими жизненными принципами выпускает сегодня МГИМО.

Получение дополнительных знаний Михаил предпочитал всему остальному. Всю свою жизнь любил много читать, учиться, слушать интересных людей, будь то беседы в узком кругу, лекции в институте или телепередачи. Обожал смотреть «Что, Где, Когда» и последние 10 лет даже сам в них участвовал в одном из московских интеллектуальных клубов.

Неспешный вкусный завтрак, хорошее самочувствие, благостное настроение, ближайшие планы, всё это вызывало у Михаила состояние относительного комфорта и надежды на благополучие в недалёком будущем. А заглядывать далеко вперёд он никогда не хотел, будучи полностью убеждённым в таких понятиях, как судьба, везение и карма, при этом понимая, что всё это зависит от единственного центра принятия решений, которое человечество называет Бог.

Медицина, которой он занимается уже пятьдесят лет, способствовала постоянному интересу как к различным философским идеям, теориям и догмам о развитии сознания, личности, так и к широкому изучению не только анатомии, физиологии, и биохимии, но и тех сфер жизнедеятельности, которые часто выходят за пределы самого понятия «жизнь».

Сейчас, с пригорка своего 65-ти летнего опыта, он всё ещё очень неуверенно чувствовал себя во многих вопросах. И вообще, про уверенность в чём-либо он предпочитал не говорить и даже не думать. Поводов для того было много. Но особенно ему запомнился один случай.

Это было лет 20 тому назад. В один из солнечных весенних дней, он, в то время преуспевающий доктор, пластический хирург, руководитель одной из больших клиник, после интервью на телевидении, в приподнятом настроении, одетый в светлый серый костюм, безукоризненно выглаженную белую рубашку и свободно повязанный модный галстук, набрал на своём самом продвинутом мобильном телефоне номер мамы и бодрым голосом, не терпящем возражений, сказал ей, что через 20 минут подъедет на чашечку чая.

А дальше события развивались так. Запомнились несколько моментов. Первый: он сидит за рулём новенькой серебристой иномарки, слушает любимое радио, и весь мир кажется подвластным ему. Второй: когда до цели уже оставалось сделать всего три поворота, на большой скорости он чуть не проскочил первый, для съезда с МКАД. Поглядывая в правое боковое зеркало, лихо смещался вправо, и вот, когда оставалось только втиснуться в поворот, понял, что не проходит. Думал уйти прямо, и увидел стоящие вдоль обочины две припаркованные машины и людей, снующих вокруг них. Третий: поворот вправо. Удивлённое лицо водителя удаляющегося МАЗа, который он даже не задел, удар левым крылом в отбойник и ударившую в нос подушку безопасности.

Из машины вышел самостоятельно. Позвонил маме и сказал, что к сожалению не сможет сегодня заехать, появились другие дела. Какой-то мужичок, видимо от впереди стоящих машин подошёл к нему и спросил, указывая на небо: «А эта туча уже была над вами? Так часто бывает, когда такие тучи собираются.» И ушёл, больше ничего не сказав. Через пять минут рядом остановился эвакуатор, который просто ехал мимо. И весёлый парень Армен предложил привезти его в сервис, где всё быстро починят. Домой он вернулся засветло. И лишь когда снял пиджак, который ещё до аварии положил на заднее сиденье, встретившие его жена и дочь увидели почерневшую от копоти рубашку. Это был хороший урок, с подарком ценою в жизнь.

Его не всегда удивляло, как много таких подарков он получает. Поначалу, лет до 30-ти, он не задумывался, кто этот щедрый распорядитель, который наделяет его особым вниманием. Да он и не придавал особого значения своей персоне достаточно долго. Пока однажды, на дежурстве по отделению, в уже родном для него Институте хирургии, в котором он проработал на тот момент больше 5-ти лет и готовился к защите кандидатской диссертации, не произошел тот разговор с постовой сестрой Ликой.

Он, как всегда, съев свои бутерброды и попив чайку в комнате для дежурных медсестёр, встал и собрался идти в ординаторскую. Как вдруг его остановил голос Лики: «Доктор, почему вы всегда уходите сразу после того, как поужинаете? Разве вам не хочется посидеть, поговорить о чём-нибудь интересном?»

Он был обескуражен этим неожиданным вопросом, и поэтому ответил совершенно искренне: «А разве вам интересно будет со мной? Ведь я такой скучный и серый.»

Её ответ ошарашил его: «А вы знаете, что сюда к нам приходят сёстры из других отделений, и спрашивают о вас? И многие просто в вас влюблены.»

Он присел в кресло с которого только поднялся и подумал, что его разыгрывают. Но Лика была решительна: «Почему вы считаете себя неинтересным? Вы хороший доктор, вы много оперируете, вас любят больные. И потом вы просто красивый мужчина.»

В комнате повисла тишина. Вторая дежурная сестра, которая до этого тихо сидела на диване подала о себе знать: «Да вы разыгрываете нас. Да с такими данными у нас профессоров мало.»

Он снова поднялся и в смущении не знал куда себя девать, теребя в руках пакетик с остатками своего ужина. Как тут Лика решительно встала и сказала: «Пойдёмте, прогуляемся по коридору.» Он положил пакетик на стол и они вышли из комнаты в тёмный коридор, вдоль которого над каждой палатой светились тусклые лампочки.

Дойдя до поста, Лика сняла с гвоздика ключ и предложила посидеть в кабинете заведующего. Он, как во сне, следовал за ней. Войдя в небольшой, знакомый до мелочей кабинет, где слева стоял холодильник, стол со стулом, напротив два шкафа, битком набитые книгами, атласами и хирургическими инструментами, а вдоль окна располагался диван, он тут же присел на стул, Лика на диван. И если до этого момента он всё ещё в себе сомневался, то следующая реплика Лики поставила всё на свои места: «Если хочешь, сейчас…»

Он что-то сказал и вышел. Дома ждали жена и дочь. Да и вообще, всё было неожиданно, контрастно и свежо, как будто с головы сняли тяжёлую накидку.

Он потом долго вспоминал этот вечер, который помог ему вновь обрести себя. С Ликой они стали хорошими единомышленниками и всю жизнь судьба распоряжалась так, что они работали рядом. Он, даже находясь за застольем в большой компании, любил вспоминать этот эпизод и говорить слова искренней благодарности его спасительнице.

Но откуда взялась та неуверенность в себе, желание к самоуничижению? Это стало понятно ему почти сразу, в тот же памятный вечер, когда он вернулся в ординаторскую, пропахшую табаком (тогда ещё можно было курить в любых помещениях) и сняв халат, прилёг на продавленный диван — место отдыха дежурного хирурга. Ему вспомнился эпизод из своей подростковой жизни. Отец с мамой развелись, когда ему было 5 лет. А уже в 8 лет они с мамой уехали из их славного южного города в Москву. Но отец делал всё, чтобы связь не терялась. Он сам часто приезжал в столицу, оформляя служебные командировки, благо всегда был на руководящих постах. А на все каникулы забирал Мишу к себе.

Когда Михаил прилетал к отцу он всегда попадал в идеальную домашнюю атмосферу. Чистота всех помещений, абсолютный порядок, вкусно приготовленная пища и накрахмаленное постельное бельё сначала казались ему, ребёнку, прямой заслугой отца. Но как-то, когда ему было лет 12, приехав, он простудился, поднялась высокая температура, начался сильный кашель. И отец вынужден был предложить ему в качестве сиделки свою знакомую. В Москве, учась в интернате, Михаил уже давно не нуждался в няньках, там, заболев, он умудрялся вылечить любую простуду даже не уезжая домой, просто накрывшись с головой двумя одеялами и пропотев всю ночь, просыпался наутро здоровым. А тут, вдруг, может быть больше из любопытства, ему захотелось чужого внимания и он согласился.

Он вспомнил, как эта изящная, симпатичная, небольшого роста женщина пришла утром, сразу заставила поменять всё бельё, поставила рядом с диваном в гостиной на котором он спал, журнальный столик, накрыла его хрустящей салфеткой, поставила графин с лимонной водой, стакан, тарелку с печеньем и конфетами, положила градусник, а сама села у изголовья на стул и завела с ним душевную беседу. Уже через 5 минут он понял, кто в этом доме хозяйка. Ему сначала было интересно слушать её, а потом какая-то внутренняя обида стала подниматься из глубины и он стал вести себя немного вызывающе, стараясь показать, что не очень-то и нуждается в её внимании. Вот тут и прозвучала фраза, которая, как он считает, заставила его 20 лет считать себя совсем не тем, кем был на самом деле: «Ты что, думаешь, такой умный! Да у нас тут мальчики в сто раз умнее и культурнее тебя!» И он поверил ей мгновенно, утратив уверенность в себе.

О чём буду помнить всегда

А следующие 20 лет ушли на то, чтобы доказать всем обратное. Он закончил интернат с тройкой по физике и математике. Поступил в медучилище. За три года учёбы там, полюбил медицину окончательно и бесповоротно. Медицина тоже была неожиданным подарком ему. Дело в том, что он и подумать не мог о ней, настолько был брезглив и уверен в том, что на всех предметах, особенно в лечебных учреждениях, находятся микробы. Поэтому, закончив восьмилетку, как и большинство одноклассников, собирался пойти в ПТУ, учиться на сварщика, им больше платили.

Но случившаяся на тот момент первая любовь, соседка по парте, вдруг сообщила, что будет подавать документы в медучилище. И естественно, он пошёл за ней, позабыв все свои страхи и брезгливость. Первая школьная любовь, была нелепой и жестокой. Она оставила тяжелый след на душе, но прошла. А вот подаренная ею любовь к медицине осталась на всю жизнь. И это был, наверное, главный подарок судьбы.

В этой истории с медициной было и ещё одно чудо, о котором он помнил всегда. Вторым вступительным экзаменом в медучилище после диктанта, который он написал на «4», была физика. Проснувшись утром, он совершенно чётко осознал, что никогда его не сдаст и не пошёл. Лежал на кровати, о чём-то думал, ему никто не мешал. Мама поехала в Коломну к бабушке, поговорить было не с кем. И тут, где-то к обеду, совершенно неожиданно в дверях, прямо из Коломны, появляется тётка, родная сестра мамы, Инга Михайловна. Узнав, что он не пошёл на экзамен, поняв причину, она тут же разворачивается и едет из Бескудниково на Таганку. Вернувшись, уже под вечер, она сообщила, что договорилась с директором училища, что физику он будет сдавать через неделю, а пока пришлёт к нему свою дочь, чтобы помогла подготовиться. Чудес с медициной будет ещё много, но могло уже и не быть, не случись этого.

Будучи уже опытным врачом, рассуждая о превратностях судьбы он вспоминал случай, о котором поведала мама. Когда он родился, они жили в тесной двухкомнатной квартире, где не было горячей воды и нормальной ванной комнаты. Поэтому купали его в тесной кухоньке в тазу на столе. На стене над столом всегда висел тяжёлый металлический ушат. Во время купания этот ушат сорвался и рассёк ему только кожу над лбом, ровно посередине, о чём и сегодня напоминает рубец. Как врач, он понимал, что окажись голова младенца чуть приподнята кверху, он мог бы лишиться носа, а если на пару сантиметров ближе к темени, то и жизни.

Ещё один случай чудесного спасения произошёл с ним в детстве. Летом на каникулах в горах они вдвоём с дедом и нанятым водителем вынуждены были остановиться на серпантине на краю ничем не защищённого обрыва, так как закипела вода в радиаторе. Водитель, взяв ведро отправился вниз к речке. Они с дедом сидели в машине, как вдруг сначала раздался скрип и машина медленно двинулась к краю обрыва. Михаил помнил, как дед, сидящий спереди, обернувшись, посмотрел на него, не зная что делать. И тут, как из под земли, появился водитель, который мгновенно оценил ситуацию, бросил ведро с водой, схватил камень и втиснул его под колесо. Когда они вышли, то увидели, что от колеса до обрыва оставалось не больше полуметра.

Подобных подарков он получал ещё много. Но одними из главных Михаил считал «случайные встречи с людьми», которые передали свои генетические коды, то есть родители и их корни: деды, прадеды, бабушки и прабабушки. Те люди, что учили знаниям и воспитывали. Которые помогли принять правильные решения, сделать выбор. С возрастом его всё больше удивляло, какое влияние могут на нас продолжать оказывать люди, в том числе и те, которых уже нет. И снова получалось, что тем из нас, которым судьба дала встретить таких людей, сказочно повезло. Ведь есть те, которые не могут вспомнить никого, иногда даже родителей.

На прикроватной тумбочке в спальне в Москве, на даче, в маминой квартире находилась одна и та же фотография. Сделана она была по всей видимости в Ашхабаде, где-то в 1907 году, на которой рядом с сидящей на стуле красивой, благородной женщиной, одетой в длинное до пола тёмное платье с отложным воротничком из тонких кружев , пристегнутой слева под воротничком изящной брошью и приколотым к платью кружевным удлинённым в три яруса жабо, на приставной табуреточке, опершись на спинку маминого стула двумя, сложенными маленькими ручками, стоит мальчик, лет трёх, одетый в стилизованный под военный френч пиджачок, с клапанами над карманами, застёгнутый на все пуговицы и подпоясанный нешироким кожаным ремешком. Но главное здесь другое — это их глаза и тонкие очертания лиц, подобные которым можно найти только на иконах. Да, со временем они и превратились для Михаила в главную икону.

Мальчик на фотографии — это был дед Михаила со стороны мамы. Его тоже звали Миша. Он родился в 1904 году в Карабахе, в зажиточной армянской семье в городе Шуша. Был младшим среди своих четырёх сестёр и брата. Семья пользовалась уважением и любовью соседей, в том числе и мусульман. Они предупредили главу семейства Сергея о надвигающемся межнациональном конфликте, который вылился в крупномасштабное столкновение армян и азербайджанцев, что после его окончания назвали коротким словом «резня». Женщина на фотографии — это мама деда Михаила, Екатерина Яковлевна. Семья успела собраться и покинуть Карабах до начала кровопролития в 1905 году, переехав в Ашхабад.

То, что произошло с дедом в дальнейшем — это та история, трагедия, боль, которая повлияла на жизнь, характеры, судьбы всех последующих поколений семьи. Михаил часто думал об этой взаимосвязи, пытаясь осознать и объяснить себе, кто, когда, что именно мог сделать, чтобы вызвать такую беду. К сожалению или к счастью, никто пока не мог ему в этом помочь. Может быть, именно поэтому он всю жизнь пытался найти те законы бытия, примеры и знания, которые помогут ответить на эти вопросы. А пока что эта фотография и ещё несколько, сделанных в более поздние времена, те, что принято называть на бывших территориях СССР «тридцатые», где дед выглядел абсолютно счастливым, красивым и здоровым, представляли собой немой укор и вопрос: почему его жизнь была разрушена в 1937-м и кем.

Вместе с тем, у Михаила был ещё один серьёзный пример из истории своей семьи, который доказывает, что иногда правильно принятые решения всё же приводят к спасению, правда, не без участия третьих лиц. Это произошло с его дедом со стороны отца в 1942-м году. Его звали Алекпер. Он тоже родился в Карабахе и тоже в Шуше в семье мелкого лавочника. Был очень прилежным учеником реального училища, за что и был вознаграждён в 1920-м году направлением для дальнейшего обучения в университет в Берлин на сельскохозяйственный факультет. Закончив с отличием освоение агрономии, он узнал, что в Азербайджане вовсю идёт революционный процесс и обратился к ректору берлинского университета за разрешением остаться и продолжить бесплатное обучение на филологическом факультете, что было одобрено.

Таким образом, он вернулся в советский Азербайджан уже в 1925 году. Стал основателем и первым директором сельскохозяйственного техникума в Агдаме. А позже возглавил кафедру иностранных языков Азербайджанского государственного университета в Баку. И если бы не начало войны в 1941 году, он мог бы двигаться по карьерной лестнице дальше. Но, как специалист, получивший образование в Германии, 24.08.1942 года был вызван в приёмную первого секретаря ЦК компартии республики Мир Джафару Багирову, который сообщил, что имеет приказ из Москвы, согласно которому должен выслать всех, кто имел когда-то контакты с врагом в ссылку в Сибирь вместе с семьями. Поэтому, зная, какими будут условия в ссылке, при наличии четырёх сыновей, предложил деду застрелиться, при этом пообещав поддерживать в дальнейшем семью. Дед сразу отказался от этой идеи. Тогда партиец разрешил деду трёх сыновей распределить по родственникам, а одного взять с собой. И приказал вечером быть с женой, сыном и вещами первой необходимости на пристани для этапирования на пароме в Красноводск.

Михаил навсегда запомнил выражение лиц, блеск глаз деда и бабушки, которые сидя на балконе в родовом доме в Шуше поведали ему эту историю с продолжением. Выйдя из приёмной ЦК, дед сначала направился к сестрам жены, чтобы договориться пристроить младших сыновей. Затем он зашёл к двоюродному брату жены, одному из самых известных людей республики, композитору Узеиру Гаджибекову, которому вкратце рассказал, что их ждёт дальше. Они попрощались. Дед пришёл домой, они собрали детей, которые должны были остаться, передали их бабушкиным сёстрам, а сами стали быстро собираться в дорогу с старшим сыном, которому было 14 лет.

И вот, они сидят уже час на пристани, ждут парома, как вдруг, подъезжает машина, оттуда выскакивает военный, который выкрикивает: «Алекпер Алиев, с вещами, идите сюда!» Их привозят домой. Деду сообщают, что он должен срочно вступить в отряд, который будет заниматься поиском дезертиров. Семью оставляют в покое. И только позже они узнают о разговоре Узеира Гаджибекова с секретарём усатого деспота, Александром Поскрёбышевым. Композитор, который один из немногих в республике имел его телефон, набрал номер и чётко сказал: «Если таких людей, как Алекпер Алиев партия посылает на верную смерть, то арестуйте и меня.» Что было дальше, понятно.

Михаил всю жизнь обожал деда, который олицетворял в его глазах лучшие человеческие качества. Таким он запомнил его: это был высокий (выше всех сыновей), всегда сияющий чистотой и благоухающий каким-то нежным оттенком одеколона, безукоризненно выбритый, аккуратно подстриженный, красивый, голубоглазый, с мягкой улыбкой на лице, с красивыми длинными пальцами, завершающимися всегда ухоженными миндалевидными ногтями, почти атлетически сложенный пожилой мужчина; в любой обстановке, будь то дома, на даче, в дальней поездке или перед выходом на работу одетый так, что не придерёшься, только дома или на даче на голове всегда небольшая «профессорская» чёрная шапочка, а на выход коричневая фетровая шляпа, и вне дома всегда костюм с белой сорочкой. Его строгое воспитание, какая-то врождённая высокая культура, умение одинаково ровно общаться с детьми, рабочими, коллегами, друзьями и родственниками не давали повода придраться хоть к чему-то. Как говорят, дед знал 7 иностранных языков. Подтверждением этому являются изданные под его редакцией ещё в 60-е годы словари и учебники на всех этих языках.

Михаил при мыслях о своих дедах всегда испытывал какую-то одному ему ведомую грусть. Ведь они оба родились в небольшом карабахском городе Шуше. Были воспитаны в семьях среднего достатка, получили высшее образование, завели семьи, нашли интересную работу… И да. Жизнь одного оборвалась трагически резко в 1940-м году в Колымлаге, другой прожил до 1976-го. Разница была не в этом. Михаил чувствовал, что та черта, которая проходит между ними создана теми людьми, которые не имея никаких личных заслуг, пользуются ею, чтобы разделить целые народы и находить в этом единственную пользу для себя. Один дед армянин, другой азербайджанец. Для Михаила это не было различием в оценке личностей. Никогда. Каждого человека он оценивал только по его способностям. И так было принято в его родительских домах с обеих сторон. Никогда он не слышал дома, чтобы кто-нибудь пытался унизить или возвысить какую либо нацию.

Дед Алекпер, как-то вспоминал, что во время «резни» в 1905 году, ему тогда было уже 9 лет, его отец в подвале дома в Шуше спасал несколько армянских семей. И пока была угроза их жизни, он кормил и поил их, при этом зная, что если это обнаружится, то убьют и его семью. Точно так же повёл себя и отец Михаила, когда в январе 1990-го года начались погромы и убийства армян, он вывозил их на старенькой дедовской «Волге» в аэропорт, также рискуя собственной жизнью.

Такое отношение к людям (уважение, желание прийти на помощь, ответственность за их жизнь), так думал Михаил, наверное формируется годами, на примере старших поколений, в конкретных ситуациях, свидетелем которых становишься сам. Ему хватало таких примеров. Его бабушка со стороны отца, Энвер ханум, была дочкой бека, которому, как говорят, чуть ли не полностью принадлежал город Агдам. Помните, в СССР был такой одноименный портвейн почти в каждом винном магазине (это как напоминание о масштабах богатства прадеда Михаила). Так вот, у бабушки было ещё шесть сестёр и три брата. Всем детям француженка-гувернантка преподавала французский язык, а немецкая приучала к образцовому ведению хозяйства. Все дети в жизни стали благополучны, трое старших дочерей рано вышли замуж за учёных мужей, остальные получили высшее образование и тоже обзавелись семьями. Михаил помнил каждого из них. Это были очень красивые и достойные личности. И сегодня, приезжая в Баку, Михаил всегда находил возможность пообщаться уже с их детьми, двоюродными братьями и сёстрами отца и с их внуками и правнуками. Генетическая печать рода прослеживалась на всех его представителях.

Но особым характером и каким-то внутренним свечением обладала именно бабушка Энвер. От неё исходил постоянный импульс любви, добра и тепла. Она постоянно была занята домашним хозяйством, ежедневно готовила новый обед, пекла выпечку, стирала, варила варенье, компоты летом, а зимой что-то шила, чинила одежду, наводила блеск в большой уютной квартире. Приготовив вкусный плов или пахлаву, она обязательно отправляла целую тарелку с большой горкой соседям, часто поручив это Михаилу. Она встречала каждого домочадца и просто гостя, стараясь как можно больше проявить к ним внимания и заботы.

Отсюда, наверное, Михаил почти всю свою жизнь прожил именно с такими правилами, с максимальным уважением к людям. Невзирая на трудности, на совершенно неадекватные поступки некоторых людей, с которыми его, восьмилетнего мальчика, свела судьба сразу после переезда из благополучного, родного, защищённого со всех сторон Баку в огромную, продуваемую всеми ветрами, чужую, колкую, ощетинившуюся тридцатиградусными морозами, совершенно незнакомую Москву.

Разное. Про Баку, Москву, телевизор и человеческую комедию

С момента, когда их поезд остановился у перрона Курского вокзала в феврале 1969 года по настоящее время он так и не почувствовал себя москвичом, ни разу. Лет до 40-ка он называл себя бакинцем. Потом, если спрашивали, старался объяснить, что родился в Баку, а назвать себя москвичом не может. И только в начале двухтысячных где-то услышал или прочитал, и понял, что это сейчас модно, стал говорить, что он — человек мира.

И действительно, когда в первый же после переезда бульон, приготовленный для него мамой на кухне в коммунальной квартире в Серпухове «случайно» попал кусочек мыла, когда в первое же лето мальчишки во дворе, чтобы показать свою силу старались коленкой угодить ниже пояса; когда им с мамой не удавалось открыть дверь от комнаты в коммуналке в Москве ключом, полученным от знакомых месяц назад, потому что они «вдруг» решили без предупреждения поменять замок и приходилось срочно искать место для ночлега, как он мог принять это всё своим детским умом.

Но заложенный в нём фундамент уважения и любви к человечеству ни разу не покачнулся. И достойным архитектором, соавтором этого храма всеобщей любви была мама. Она и в Баку не давала повода к жалости или печали. Задолго до отъезда она уже была заведующей большого детского сада- яслей в часе езды от Баку, в Сангачалах, куда приходилось добираться на электричке, рейсовом автобусе или перекладных. Занимаемая должность давала ей полную независимость и уважение коллег и близких. Однако, она каким-то чудесным образом понимала, что в Баку не только нас, но и всех её родных ждёт опасность. Что и случилось там через 20 лет, когда стали убивать и выгонять армян. К тому времени мама уже успела перевезти всю родню в Подмосковье. Она всей душой любила Москву, русскую природу и людей. И как бы ей не было тяжело, никогда, ни одним словом не позволяла обвинить кого-нибудь в своих проблемах. Решала их спокойно, рассудительно, мирно. При этом, после переезда в Москву, мама старалась не менять тот образ жизни, к которому привыкли в Баку. По субботам — воскресеньям они с Михаилом ходили в большой или малый зал консерватории на скрипичные и фортепьянные концерты, или в театры. Билеты на галёрку в Большой стоили по 90 копеек. И даже покушать они ходили в «Националь», где мама заказывала ему любимый бефстроганов, а себе брала только чашечку кофе с Берлинским печеньем. А чтобы не терять связи Михаила с отцом, они всегда заходили в здание телеграфа на Тверской, где мама терпеливо ждала, пока он напишет письма отцу и деду.

О жизни мамы после ареста её отца в декабре 1937 года, когда ей было только 10 месяцев, Михаил написал здесь, в этом прощальном тексте: https://aliev-blog.ru/wp-admin/post.php?post=4685&action=edit , когда её не стало.

Михаил мысленно снова ушёл в туман межнациональных проблем. После всего случившегося в Закавказье в 90-м году он не мог даже подумать о том, чтобы приехать в Баку для отдыха и просто встречи с родными. Даже через несколько лет он понимал, что приехав туда, окажется среди людей, которые вольно или невольно сопричастны к тем зверствам и бесчинствам, о которых слышал лишь издалека. Позже память постепенно затушевала острые переживания, но лишь притупив их. Михаил до сих пор никогда не был в Ереване, хотя обожал путешествовать по странам, где сохранились памятники древней культуры. И с изумлением понимал, что не сможет туда попасть, имея такие паспортные данные, что дело, конечно, не в паспорте, всё дело в людях, которые получили инструкции и слепо выполняют их.

Он любил читать Достоевского. Бесчисленное количество героев его романов — это пример многообразия человеческого сознания, поведения, мышления. И какими бы странными, порой неадекватными, просто больными не были характеры этих людей, Михаил обожал каждого из них, будь то князь Мышкин, Парфён Рогожин, Сонечка Мармеладова, Настасья Филипповна или все братья Карамазовы вместе с Смердяковым. Кстати, благодаря маме, ещё подростком он с упоением читал рассказы «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака, в которых также блистательно отражено разнообразие людских характеров и поступков, что ещё надёжнее укрепило его уверенность в абсолютном праве человека на свободу мысли и действий. Уж не говоря о сказках всех народов мира, которыми зачитывался с пяти лет, благо во всех домах, где приходилось жить, отсутствовал телевизор.

С телевизором, а вернее жизнь без него, давала свои плоды и вспоминались разные истории, связанные с ним. История первая. Михаилу 10 лет. Новый год. Уже была однокомнатная квартира в Серпухове. Приехала бабушка. И в какой-то момент, после полуночи, он остро почувствовал, а может быть услышал за стеной, у соседей звуки новогоднего Огонька. Какая-то «муха» его укусила (как любила говорить мама), и он завопил, что больше не может терпеть отсутствие телевизора. Что уже в каждом доме, кроме их, есть телевизор. И тогда мама схватила его за руку и повела в соседнюю квартиру, позвонила в дверь и вышедшую соседку попросила пустить Михаила посмотреть Огонёк. Через пять минут он успокоился и вернулся к себе. История вторая. Михаилу 11лет. Он на каникулах, а в это время началась Олимпиада в Мюнхене. И тут мама с помойки притащила какой-то старый, облезлый телевизор. Михаил так обрадовался, что когда на экране возникли какие-то двигающиеся тени и едва стал прорезываться звук, его радости не было предела. Он несколько часов провёл перед серым экраном с белыми проблесками. Ему казалось, что он присутствует на Олимпиаде. История третья. Михаилу 12 лет. Он пришёл в ленинскую комнату мужского общежития ПТУ строителей, там, где мама работает воспитателем, посмотреть телевизор. С ним в комнате сидят 17-ти летние ребята, которые без интереса смотрят телек, пьют кефир и о чём-то говорят с разным акцентом. Михаил познакомился там с парнями, которые занимались культуризмом. И уже летом сходил с ними в лодочный поход по Оке. История четвёртая. Михаилу 13 лет. Он сидит в ленинской комнате женского общежития ПТУ строителей и смотрит какой-то фильм. В это время в комнату то и дело то входят, то выходят молодые девушки. Кто-то в бигудях, кто-то в халате, с макияжем и без него. Михаил ещё не понимает, почему они так смотрят на него, а не в телевизор, и даже пытаются с ним заговорить. Видимо это ему стало интересно, поэтому сюда он периодически приходит, даже не взирая на странные запахи. История пятая. Михаилу 14 лет. У него уже растут усы. Он сидит в том же общежитии, смотрит телевизор в ленинской комнате и уже свободно общается с девушками. Но через неделю его маму вызвал директор ПТУ и сказал, что если хоть кто-то из девушек забеременеет, то все будут считать виновником Михаила. Поэтому через пару дней мама сняла для Михаила комнату у стариков в доме напротив общежития, у которых не было телевизора. Первый телевизор Михаил купил себе через год после женитьбы, так как жили они с родителями жены и их вкусы иногда не совпадали. Тогда ему было 22 года.

Была ещё одна история про телевизор, пожалуй, самая главная. В международной школе-интернате, где он учился, был только один телевизор, в школьном корпусе в кабинете истории. И когда ребятам из класса ну очень хотелось, они начинали умолять педагога и воспитателя, Майю Сергеевну Рывкину, разрешить попасть туда в нужное время. Но это не всегда было возможно. А теперь отдельно о Майе Сергеевне (по паспорту). Вообще-то она была Майей Оскаровной. Её отца, Оскара Рывкина, фотографии которого Михаил видел на стендах Исторического музея в центре Москвы, расстреляли как «врага народа» в 1937 году. Он был одним из организаторов комсомольского движения в СССР. Его жену тоже арестовали. Майю отдали в детдом, где она воспитывалась до окончания школы. Семьи у неё не было. Всё своё время и силы она отдавала педагогическому процессу, работая в интернате. У неё была квартира недалеко от интерната, но жила она всю неделю в маленькой комнатке (воспитательской) рядом со спальнями учащихся , где едва помещались одна узкая металлическая кровать, часто заваленная спортивным инвентарём (теннисными ракетками, шахматными досками, роликовыми коньками) и тумбочка. Их класс был трудным, трое из 36-ти человек были старше одноклассников на 2-3 года. В классе были ребята из Болгарии, Монголии, Северного Кавказа. Каким-то образом Майе Сергеевне удавалось и преподавать всем русский язык — литературу, и быть воспитателем, а кому-то из сирот заменять маму. Она умела никого не выпускать из поля зрения ни на уроках, ни после, до самого ночного сна. А тут, в 1972 году, по вечерам начали проводить хоккейные матчи СССР-Канада. И конечно класс (30 пацанов) взвыл, умоляя найти телевизор. И Майя Сергеевна послала ребят к себе домой, чтобы они привезли её телевизор. Весь класс допоздна сидел вечерами в игровой под её присмотром, наслаждаясь несколько дней спортивным зрелищем. Почти в это же время по телевизору стали показывать концерты Муслима Магомаева. И на это Майя Сергеевна получила добро от директора под свою ответственность. Михаил всегда помнил о ней, как о Человеке, которого мог считать второй мамой.

Семейные традиции, познанные из реальных рассказов родителей и родственников о жизни прошлых поколений, пример семейного уклада ныне живущей родни , воспитанная семьёй и школой фундаментальная уверенность в полном равноправии, монолитном принципе устройства общества людей давали свои плоды. Он, не ведая сам, воспитал в себе главный христианский завет о прощении. Не задумываясь, он прощал всё. Даже предательства. К счастью, о них он узнавал много позже. А раз остался цел, и даже не пострадал от такого, то зачем носить обиду. Просто веришь кому-то больше, или не веришь. Считать ли предательством попытку друга соблазнить твою девушку сразу, как только ты ушёл в армию? Нет, конечно. Она же не поддалась. Считать ли человека, сдавшего в политотдел, компрометирующие тебя фотографии, за грех? Зачем? Ведь пронесло, даже на «губу» не посадили.

Ещё он прощал долги. Ну, когда это были советские трёшки, это было терпимо. А когда счёт шёл на десятки тысяч долларов США, приходилось задуматься. Так случилось на ранней стадии коммерческой медицинской деятельности, когда он договорился с хозяином клиники, которым был его коллега, сын знаменитого учёного-анатома, зав. кафедрой нормальной анатомии первого мединститута, академика М.Р. Сапина, Сергей Сапин, что пока купленное дорогостоящее оборудование себя не оправдает, он будет получать только 10% от положенных на зарплату, а после, уже 50%. Оперировал много, иногда по 4-5 операций в день. И так целый год. И вдруг опомнился, быстро посчитал на коленке, что уже не один раз оправдал затраты. Пришёл и напомнил о долге. В ответ получил: «Мы что, с тобой договор подписывали?» Плюнул и ушёл.

Быстро нашёл себе другую работу в прекрасной ведомственной больнице, где сразу получил должность заведующего отделением пластической хирургии, которым потом руководил целых 20 лет. А Сергей Сапин все последующие годы только и делал, что скрывался от пациентов, которым по его собственному и их недоумию литрами вводил гель для увеличения груди, ягодиц и голеней, что имело ужасные последствия, многие пациенты стали инвалидами. После того, как в Санкт — Петербурге были расстреляны два организатора этого бизнеса, Сапин скрылся в степях под Бердянском, в какой-то деревне, завёл корову, хозяйство и отсиживался там несколько лет. А когда вернулся, у него хватило ума спросить Михаила через общего знакомого, как он к нему относится. Михаил ответил коротко: «Карточный долг — долг чести. И договор на него не подписывается. Он бессрочный.»

Так Михаил ещё больше укреплялся в мысли, что существует некая высшая сила, способная удерживать баланс добра и зла. Лет 15 назад его заинтересовали работы нейрофизиолога, профессора Т. Черниговской о различии в способности людей принимать решения. Оказывается, по данным учёных, 97 % людей не умеют это делать своевременно и правильно, особенно когда от них требуется не просто выпить воды при жажде, а возникает некая большая ответственность перед другими или собой. Михаил не был согласен с идеями Ф. Ницше о сверхчеловеке и развитии его способностей, но данные Т. Черниговской и её коллег, основанные на современных методах исследований поразили его, особенно те из них, что показывают, как мозг человека принимает решение за несколько секунд до того, как человек это осознаёт.

Таким образом, постепенно до него стало доходить что идеализация людей, тема абсолютного равенства между ними, желание помогать всем материально или морально, привитые ему с детства — это утопия и порой может принести не только благо. Это порождает иждивенчество, уменьшает желание добиваться всего собственным умом, а впоследствии вызывает ненависть к дающему, особенно, когда тот больше не может помочь. А мысли о том, что существует высший разум, которому подчиняются все, стали искать укрепления, чему помогали не только научные статьи и книги, но и собственный опыт.

Медицина

Любимая профессия позволила не раз проверить Михаилу свои догадки. Случайное знакомство с медициной, как с профессией, было подарено ему свыше. Это для него было бесспорно. Во время учёбы в училище ему посчастливилось только укрепиться в любви к выбранному делу и сразу начать формировать собственное отношение к нему. Так на вопрос: «Может ли врач привыкнуть к страданию больного?», на который руководитель группы поручила ответить именно ему, он категорично ответил: «Никогда.» Тогда как, под руководством преподавателя, вся группа стала осыпать его насмешками и утверждать, что если хирург не привыкнет, то как же он сможет лечить. Но Михаил до сих пор не смог привыкнуть к чужой боли и всячески старался её не допустить.

Кстати, в том, что станет врачом после поступления в медучилище, он не сомневался никогда. Хотя некоторые, даже близкие люди, пытались его в этом разубедить, видимо, стараясь смягчить боль разочарований. Родная сестра его любимой бабушки, сама — заслуженный врач республики, образец женской красоты и врачебного обаяния, как-то в Баку нашла нужным подойти к нему и глядя прямо в глаза сказать: «Я слышала, что поступив в медучилище, ты в дальнейшем планируешь стать врачом. И не мечтай. Ты знаешь, сколько стоит поступить в мед. институт в Баку? Двадцать пять тысяч рублей. А в Москве ещё больше. Так что лучше забудь и займись чем-нибудь другим.» Это было в середине 70-х. Машина тогда стоила 5000 рублей, дороже квартиры. Если бы знала она, какой огонь разожгла в нём. Он до сих пор благодарен ей за те слова.

На санитарской практике в 1976 году именно ему, одному из группы, довелось присутствовать на операции, которую выполняли два великих советских хирурга, два профессора, Виктор Сергеевич Савельев и Валентин Михайлович Буянов. Задача у них была простая, заменить советский источник водителя ритма сердца, отработавший ресурс, на импортный. Пациент был аппаратозависимый. То есть после отключения, сердце останавливалось. Аппарат (величиной с карманные часы) располагался под кожей на передней грудной стенке. Они сделали разрез, извлекли его и без долгих раздумий бросили в таз. Сердце сразу остановилось. Новенький блестящий аппаратик, ещё меньшего размера, уже лежал на столике сестры, был мгновенно соединён с торчащими контактами, а сердце не заработало. Наступила длинная пауза. Марлевой салфеткой протирали контакты, минуты шли, а сердце стояло. Михаил, которому было 15 лет, наблюдал всё это из-за спины хирурга, и когда анестезиолог объявил, что на раздумья осталось 2 минуты, громко произнёс: «А вы контакты зажимом потрите.» Тишина стала гробовой. Все присутствующие знали, что В.С. Савельеву даже в обычной обстановке лишнего слова нельзя сказать. И тут Савельев говорит: «Покрути зажимом.» В.М. Буянов кончиком «москита» покрутил в гнёздах контактов, вставил концы проводов и сердце завелось. Савельев обернулся и произнёс: «Хирургом будешь.» Этот момент стал для Михаила заветом и целью в жизни.

Дальше было ещё интересней. Летом того же года он устроился санитаром в отделение гнойной хирургии 53-й городской больницы. Придя на первое дежурство, прям у входа в отделение Михаил столкнулся с идущим по коридору молодым медбратом, одетым в посеревшую со временем шапочку и пятнистый белый халат, с серьгой в ухе. Оглядев Михаила и получив подтверждение, что он пришёл на дежурство, медбрат спросил: «Вечерком придёшь морфинчиком уколоться?», услышав согласие, показал, где стоят швабры, вёдра, и удалился. Слава Богу, больше Михаил его не видел. Весь вечер мыл полы в коридоре и палатах , а ночью едва успевал выносить судна. Наркотики так и не попробовал ни разу.

Следующее дежурство начисто удалило у него чувство брезгливости к больному человеку. Дежурная сестра привела его к закутку в коридоре, где на кушетке под простыней лежала на клеёнке иссохшая седая женщина с болью в глазах. Вокруг был слышен неприятный запах. Когда сестра отвернула простынь, перед ними был скелет, обтянутый кожей, а в области таза на них смотрели оголённые кости над которыми кожи не было и все раны были осыпаны белыми червями, опарышами. Сестра сказала, что надо только обработать раны марганцовкой, что они сделали и ушли.

Придя ещё через день на дежурство, после мытья полов, Михаил запасся раствором фурациллина, салфетками, постельным бельём и подошёл к той пациентке один. Сначала он смыл с неё опарышей, раны обработал марганцовкой, накрыл салфетками пролежни, а потом постелил, как положено, под неё простынь, наволочку, накрыл свежей простынёй. Всё это время её глаза неотрывно смотрели на него. Через час, когда он присел отдохнуть, к нему подошли женщины и сказали, что она умерла. При этом благодарили, говоря, что будто Бог его послал. Такой была первая смерть пациента.

И действительно, как будто кто-то за его деяния решил помочь ему. Он собирался поработать лишь один месяц, лишь бы что-то заработать для поездки к отцу. Тем более, что работа была тяжёлой. Весь следующий день после дежурства приходилось высыпаться. А тут заболела медсестра перевязочной и ему предложили её заменить. Это оказалось наградой. Он уже на второй день чувствовал себя здесь хозяином. Ему сразу стали видны недостатки в работе с пациентами. Прежде всего было очевидно, что почти все врачи перегружены, им не хватает времени ни на что. Они срывают наклейки, без отмачивания начинают тянуть присохшие турунды из глубоких ран. Он деликатно, как мог, стал предлагать врачам сделать всё самому. Через пару дней больные уже сами просили врачей не волноваться, мол Миша справится. И получалось всё хорошо. Одного пожилого деда с диабетической гангреной первого пальца готовили к ампутации стопы. Но после нескольких перевязок рана быстро зажила и пациент выписался домой. Михаил всю жизнь помнил, как уже после всех перевязок к нему привезли из терапии старушку после вскрытия ягодичного абсцесса. Врачей не было. Он долго перевязывал её сам. А она, оказывается, всё это время держала в руках бумажный советский рубль, который в конце перевязки пыталась засунуть ему в карман. Рубль был мокрый от пота. Он вернул его, сказав, что ей нужнее. В результате, он отработал в перевязочной ещё два месяца. К отцу поехал, купив ему в подарок электробритву «Агидель» взамен старенькой «Харьков», которой тот брился с рождения Михаила.

И словно эхом того далёкого лета случился эпизод, который произошёл в метро спустя десяток лет. Вечером в полупустом вагоне он стоял, как обычно, прислонившись к дверям, в перегоне между Кропоткинской и Парком культуры, как вдруг откуда-то, из глубины вагона перед ним появляется женщина, которая хватает его руку и целует её, говоря: «Спасибо, спасибо!» И когда он разглядел её лицо, моментально вспомнил ту, самую измученную и молодую пациентку, Наташу, с двухсторонним маститом, которой досталось больше всех боли, страданий, мучений. С каждой стороны на груди у неё было по 4-5 разрезов, через которые проводили толстые марлевые турунды. Смотреть на её мучения было невыносимо. Вот тогда он сам нашёл в себе смелость сказать лечащему врачу, чтобы тот не спешил, а если торопится, то пусть доверит перевязки ему. И дела тогда быстро пошли на поправку.

Про деньги, азарт и скорую помощь

Если говорить о деньгах, Михаилу ещё в детстве любимая бабушка предрекала, найдя в его чёрной, как смоль, шевелюре седые волоски, что он будет богат. Может быть поэтому он никогда не волновался, что их нет. Ведь, если нужно, их можно заработать. Свои первые «заработанные» рубли он получал за игру на скрипке. Мама придумала, чтобы заставить его делать дополнительное домашнее задание по музыке, давать за это металлический рубль. В результате у него за пару лет накопилась металлическая коробка из под чая, полная этих рублей. Но однажды домой, это было ещё в Баку, прибежала запыхавшаяся мама, сказала, что в обувном дают зимние сапоги «Аляска» и забрала эту коробку, пообещав отдать. О «долге» никто не вспоминал. Но он навсегда запомнил эти красивые замшевые сапоги на высокой белой подошве, в которых она ещё долго ходила в Москве.

А настоящие трудовые он с другом Николаем пошёл зарабатывать на станцию Москва — Товарная накануне 8-го марта, чтобы купить маме тюльпаны, когда им было по 14 лет. Они пришли на заснеженную станцию, какая-то тётка в телогрейке сказала, что есть вагон с сахарным песком в мешках по 50 килограмм, требует разгрузки. Они согласились. В то время Михаил сам весил 57 кг. С трудом вытащив из вагона пару мешков они сели отдохнуть. И тут, на их счастье, мимо шёл какой-то интеллигентный мужчина, который взглянув на них и эти мешки, приказал идти за ним. Увидев бабу в телогрейке, он стал стыдить её, за то, что та дала мальчишкам такой наряд. Сказал, что забирает их к себе на разгрузку чешской сантехники, где унитаз с упаковкой весит всего 17кг. И в конце дня у них уже были в кармане по 5 рублей. Мужчина- спаситель оказался кандидатом каких-то наук.

Следующие, уже большие «шальные» деньги, он получил ещё будучи студентом последнего курса медучилища. Так же в летние каникулы остался работать санитаром. Чтобы привести в порядок отросшую шевелюру пришёл, как всегда, в «Чародейку» на Новом Арбате. Ему предложили поработать манекенщиком для подготовки мастеров к всесоюзному конкурсу парикмахерских искусств, который должен был проходить в сентябре в Минске. С июня по сентябрь дважды в неделю Михаил приходил в «Чародейку», где его, полусонного, после ночного дежурства стригли, ополаскивали голову, делали укладку волос, и так по 2-3 раза подряд. В результате, его мастер, Марина Белоконь, выиграла первое место среди мастеров до 20 лет. И он в качестве гонорара получил целых 640 рублей, а вместе с санитарскими их стало 820. Мама в то время получала 110 рублей в месяц. Понимая, что через год сын уйдёт в армию, глядя на деньги, мама нашла среди своих студентов парня, который занимался фарцовкой (продажей модной одежды). И тот быстро и дёшево одел Михаила по последней моде. Он привёл его в гостиницу, где остановилась сборная Румынии по хоккею, и там, буквально снимая с хоккеистов модную одежду, примерял её на Михаила. Торг был быстрым и выгодным. Так же мама решила и жилищную проблему. Тогда они всё еще снимали комнату для Михаила в Бескудниково. Мама знала, что один из её студентов ПТУ, живущий в общежитии, будет поступать в МАРХИ. И она предложила Михаилу с этим парнем снять комнату в центре города. Уже через пару дней они нашли большую комнату на Лермонтовской и переехали туда. Это было ещё и выгодно. Юра, так звали этого парня, был К.М.С. по боксу, серьёзно готовился к экзаменам, занимался рисунком, спортом, ходил на лекции по искусству. А Михаил готовился к поступлению в военно-медицинскую академию. Жизнь в центре города существенно повысила настроение. Мама знала, что делала.

Был ещё один запоминающийся период, если про деньги. По окончании медучилища Михаила распределили работать на скорую помощь в Склиф, на центральную подстанцию. На первом же дежурстве начались какие-то непонятные вызовы. Потом он узнал, что их называют «псовыми». Их вызывали только к пьяным пациентам. Старшей в бригаде была толстая средних лет неприятная фельдшерица, которая приехав на вызов, требовала от Михаила обыскивать напившихся мужиков (псов), якобы, чтоб найти документы. Как только в его руках оказывался бумажник, она требовала показать ей содержимое, и, как он догадался, если там были деньги, она их забирала. А потом оформляла отказ от госпитализации и они уезжали. Вернувшись со второго вызова Михаил, приехав на подстанцию, попросил перевести его на другую бригаду.

Но судьба не унималась. На одном из вызовов на Малую Бронную в коммунальную квартиру, где умерла одинокая старушка лет за 80, при поиске её документов, доктор под матрасом полутороспальной кровати обнаружил стоящие ребром от края до края пачки 25-ти и 10-ти рублёвых купюр, ограниченные со всех сторон прибитыми рейками, чтобы не упали. Только доктор успел сказать Михаилу, чтобы принёс из машины мешки из под шин для мобилизации конечностей, как в комнату стали заходить люди в военной форме. Оказывается, кто-то из соседей позвонил на Петровку и сказал, что старушку убили. Бригаде скорой велено было удалиться. Когда на подстанции по возвращению стали подсчитывать, сколько там могло оказаться денег, по самым грубым подсчётам, не меньше 750.000 рублей. Новая «Волга» с рук стоила 25.000. Но это уже ему было не интересно.

У Михаила при работе на скорой помощи стал развиваться азарт в борьбе с недугами, непредвиденными ситуациями, с элементарной человеческой глупостью. Очень быстро он понял, что победить в этой борьбе можно, только если очень хочешь. Иногда это выглядело не очень красиво, но победителя не судят. Так, на одном из вызовов к пожилому мужчине, который был без сознания, врач поставила диагноз: геморрагический инсульт, прорыв крови в желудочки мозга, отёк лёгких и отказалась его везти в больницу. Появился сын пациента, который представился врачом и стал умолять о госпитализации. Михаил понял, что теряют время, принёс носилки, положил больного, и с помощью сына они понесли его в машину. Врач стала кричать, что он не имеет никакого права командовать, что они не довезут больного, но машина тронулась и они из города Королёв, где это происходило, понеслись в первую градскую больницу. Больного сдали. А через две недели на подстанцию пришло письмо с благодарностью, и сообщением, что пациент остался жив.

Подобный случай произошёл с ним тоже на врачебной бригаде, где не обошлось без курьёза, но могло плохо закончиться. Поводом вызова был «больной зуб». Так диспетчер перевела речь негритянки, которая не зная русского языка постоянно говорила слово «стамак», имея ввиду живот. Но диспетчер перевела это, как стоматолог. Значит «болит зуб». И они с терапевтом поехали на Алексеевскую. Когда им открыли дверь, там, держась за огромный живот стояла негритянка в окружении пяти негритят и стала жестами объяснять, что скоро родит. Доктор позвонила диспетчеру, та сказала, что свободных акушеров нет, надо везти самим. Как назло, водителем был неопытный шофёр из Подмосковья, навигаторов в то время не было, по рации при запросе с треском доносилось то ли улица Яблонской, то ли Ебланской. И когда в машине у роженицы отошли воды, Михаил был один на один с ней в салоне, так как доктор ещё раньше выскочила из машины и бежала к светящемуся входу какого-то здания. Он достал родпакет и стал готовиться к родам. В этот момент к ним подъехали «Жигули», откуда выбежал огромный негр, который стал кричать на хорошем русском и показывать, что надо заехать в ворота на другой стороне улицы. И что если с ребёнком что-нибудь случится, он всех накажет. Оказывается, они стояли недалеко от ДК «Каучук» на улице Еланского, не зная, что напротив находится центр акушерства. Михаил хорошо запомнил, как передавал акушеркам роженицу с родившейся головкой. Каждый раз на вечерней прогулке, он останавливается на этом перекрёстке, и даже теперь, спустя почти 50 лет, вся эта картинка оживает, и кроме улыбки и тёплых воспоминаний возникает чувство благодарности Судьбе за помощь.

Про службу в Армии

В Советскую Армию он уходил спокойно. Предпринял, правда, попытку использовать 2 года эффективнее, попробовав поступить в военно-медицинскую академию. И всё бы получилось, ведь ему удалось пройти все виды тестирования, но морской полковник, который зашёл к ним в палатку накануне первого экзамена в лагере в Красном Селе, чётко сказал, что если они подпишут прямо сейчас согласие на службу в подводном флоте, то могут считать, что уже поступили, а если откажутся, то сразу могут ехать домой. Михаил принял решение вернуться домой. Часто вспоминал ребят из своего отряда, особенно после гибели АПЛ «Комсомолец» в 1989 году.

И так, 2-го ноября 1978 года он сидел на Угрешской в ожидании сортировки. Ещё на медкомиссии его спросили, хочет ли распределиться в ВДВ. Он не отказался. Позже узнал, что военком приглашал маму на собеседование. Так как он был единственным сыном, она могла запретить посылать его в десант, но она согласилась. А тут, на Угрешке случилось так, что в ВДВ стали распределять только тех, кто имел прыжки с парашютом. Они обнялись на прощание с одноклассником, Сергеем Капашовым, который имел один прыжок и попал в дальнейшем в Псковскую учебку, а Михаил перешёл в резерв. Находясь там, он не стал ждать милостей от военных, а сам нашёл майора медслужбы, который приехал, чтобы найти фельдшеров и увезти их в «закрытую» часть под Свердловском. Кстати, у Михаила была ещё возможность распределиться в Баку, но он выбрал Урал. И, как оказалось, тоже не зря. Ровно через год, в декабре 1979-го, начался ввод войск в Афганистан. В числе первого десанта туда попал и Сергей Капашов, который вернувшись рассказал, что в живых их осталось только 17%.

Служба для Михаила оказалась не простой. Месяц в учебке они с к.м.с. по классической борьбе Володей Некрасовым таскали на себе по утрам на 3-х километровом кроссе вокруг в/ч рядового Володю Жабоедова весом 127кг., который сам еле передвигал ноги, а вся учебная рота должна была бегать вокруг него. После отбоя Михаил ползком под 2-х этажными койками лазил и перевязывал стёртые ноги сослуживцам. После учебки его перевели в роту со стариками из Украины, где во время марш бросков он цеплял на себя ещё и вещмешок пулемётчика Тернавского. А во время той «знаменитой» зимы с 78-го на 79-й годы, неся караульную службу, умудрился в минус 57, так как ничего не видел из-за смерзшихся ресниц, не пустить к себе смену с разводящим, и в результате простоял в карауле 2часа 40 минут, пока за ним не приехал сам начальник штаба капитан Глазков, который приказал сдать пост. Некоторые его сослуживцы в те дни, простояв на посту, кто 40 минут, кто один час, стреляли в воздух, караул поднимали в ружьё и их сменяли. Наказания за это не было. И наконец, через 4 месяца, в марте, его перевели на службу в медсанчасть.

Вот тут ему пригодился и опыт на скорой, и любовь к хирургии, и уже неплохое понимание психологии людей. Так, в первые же дни к нему повалили деды, чтобы на дембель увеличить «причинное место». От него требовали прокипятить шарики из оргстекла и выполнив разрез, «закатать их под кожу». Будучи ещё «зелёным», но чтобы не показать это, он умудрился чисто теоретически, на основе знания анатомии, доказать им, что это опасно и пользы не будет. Зато, когда у всего батальона необходимо было взять кровь из вены на анализы, разделив поток на 3 очереди, по числу фельдшеров, он сначала быстро обслужил свою, а потом и соседнюю, так как «коллега» из его же призыва ковырялся с каждым подолгу. Наступили дни, когда именно ночью к нему стали приводить бойцов с приступами удушья. И он, не понимая причин, но зная, как справиться с ним, ставил капельницы, вводил «Преднизолон» или «Эуфиллин» и наутро докладывал, что поступили ещё несколько человек с удушьем. Когда же мест уже не было, офицеры-врачи спохватились и догадались вызвать врача-инфекциониста из госпиталя. Оказалось, что в части свирепствует корь. То, что он в одиночку целую неделю купировал за ночь по 3-4 ложных крупа и все удачно, не прошло мимо начмеда. Поэтому, наверное, когда Михаил позвонил ему как-то утром и сказал, что у 19-ти летнего солдата после кросса развился инфаркт миокарда (дошёл до санчасти сам, мертвенно бледный, сразу потерял сознание, давление не определялось, аппарата для ЭКГ не было), тот не удивился, разрешил уколоть «Промедол» и всё, что он считает нужным, прислал санитарную машину. Состояние солдата улучшилось. Тут как раз подоспел начальник медсанчасти старший лейтенант Афанасьев, который и доставил больного в госпиталь. Там сначала не поверили, глядя на уже вышедшего из кардиогенного шока молодого красивого парня, положили в обычную палату, где, к несчастью, через несколько минут он скончался. На вскрытии оказалось, что сердце в сплошных рубцах. Позже его земляки рассказали, что он с ранних лет играл за юношескую сборную по футболу донецкого «Шахтёра», что такое в футболе бывает.

Лейтенант Афанасьев стал несколько ревниво относиться к Михаилу. Как-то к ним на вечерний приём пришёл прапорщик с жалобами на желтизну кожи и боли в правом боку. Может быть из-за того, что тот производил впечатление выпивающего, молодой врач отправил его домой, сопровождая эпитетами: «Симулянт. Притворщик.» Михаил догнал прапорщика в коридоре и посоветовал сразу ехать в инфекционную больницу, что тот и сделал. Через пару дней в часть пришло извещение, что у прапорщика обнаружен гепатит «В», рекомендованы противоэпидемические мероприятия. Лейтенант после этого стал полностью доверять Михаилу и говорить о подготовке для поступления в институт.

Всё это прибавляло смелости в работе Михаилу. Но, как оказалось, не всегда даже хороший результат хирургической работы является окончательным в судьбе пациентов. Так, однажды, уже поздно вечером, в санчасть привели бойца с травматическим разрывом верхней губы. Сказали, что подрались и попросили Михаила зашить, чтобы никто не знал. Михаил никогда ещё не видел и не выполнял таких операций. Собравшись с духом, хорошо осмотрев рану, он понял, что зашивать надо с двух сторон, со стороны слизистой и со стороны кожи, что и сделал под местной анестезией. Рана быстро зажила. И всё бы было хорошо, но через полгода случилось ЧП. Этот солдат, которому Михаил зашил губу, штык-ножом ударил в живот старослужащего. У того лишь небольшое непроникающее ранение случилось, а вот виновник сошёл с ума. Когда его отвезли в госпиталь, там был поставлен диагноз: шизофрения. И неизвестно, как бы всё получилось, если бы Михаил в тот раз не просто зашил губу, а всё-таки разобрался бы в причинах конфликта.

Он научился многого не прощать себе. Если прощаешь себе, значит оправдываешь. А иногда хочется не просто простить себе грех, а попытаться распутать ситуацию. Как бы всё случилось, если поступил бы иначе. Таким шагом для него было вступление в партию (КПСС). Это тоже случилось во время службы в Армии. Несмотря на то, что и отец и мама были членами КПСС, Михаил, памятуя о своих дедах, категорически отвергал своё участие в этой организации. Кстати, дед Алекпер после признания культа личности «усатого», отказался восстанавливать своё членство в партии, при этом прекрасно понимая, что рискует потерять возглавляемую им кафедру иностранных языков в университете. Так вот, через пару месяцев после перехода в медсанчасть Михаил был вызван в политотдел, где полковник Дерябин сообщил, что хочет рекомендовать его кандидатом в члены КПСС. Михаил мягко отказался. Через некоторое время Михаил был вновь вызван к Дерябину, и тот лишь спросил, что мешает ему написать заявление о приёме. Пришлось придумывать, и тут Михаил вспомнил, что когда больные солдаты приходят в санчасть, им не на чем сидеть. Что он просил начальство приобрести хоть несколько стульев и поставить их в коридор, но ничего не происходит, а ведь все офицеры — члены партии. Дерябин лишь улыбнулся и отпустил его. Уже через несколько дней к санчасти подошла машина, из которой стали выгружать стулья. Как не смешно, сразу после этого в батальоне было объявлено открытое партсобрание, куда был приглашён Михаил, где в числе прочих вопросов пропесочили офицеров медслужбы, а потом Михаилу было сказано, что он должен быть в рядах партии. После этого Михаилу уже нечего было выдумывать и он написал заявление. Знал бы он, что это был за подарок судьбы.

Служба продолжалась ровно, но тут летом пришла пора отправить в помощь сельскому хозяйству на уборку урожая в Пензенскую область автомобильный батальон. В сопровождение им требовался фельдшер. Выбор пал на Михаила. Эшелон с техникой и несколько вагонов «теплушек», в которых обычно перевозят разные грузы, а в этом случае, сколотив там лежаки, в них разместили солдат, медленно двигался на юг. Дней через пять, вечером эшелон остановился в голом поле и прозвучала команда разгружаться. Это было настолько неожиданно, что многие сержанты и солдаты отказались что-либо делать. Офицеры и прапорщики тоже были ошарашены, слонялись вдоль эшелона, вяло отдавая приказы рубить проволоку, которой машины были привязаны к платформам. И тут Михаил сообразил, что первой надо снимать полевую кухню. Будучи сержантом, он быстро нашёл поваров, кухни были сняты с вагонов, найдены продукты и через час в котлах уже варилась гречка с тушёнкой и кипела вода для чая на ужин. Настроение у всех резко поднялось. Быстро двумя рядами установили палатки на деревянных щитах с центральными подпорками, которые привезли с собой. И стали раздавать ужин. С этого момента в автобате за Михаилом закрепилась непререкаемая репутация надёжного доктора.

Уже через несколько дней, после того, как обжились и завершили оборудование лагеря, Михаила, как сержанта, назначили в нагрузку ещё и командиром колонны из пяти «Зилов» и «Уралов» для вывоза зерна на элеватор. Ситуация была тяжёлая. Сам председатель райкома партии приехал к ним в лагерь и в своём выступлении сказал, что 70% мужского населения Пензенской области пьёт горькую. Что убирать урожай пшеницы некому, а скоро пойдут дожди. Михаил через пару дней сам убедился, что после перерыва на обед ни комбайнёры, ни гражданские водители за руль уже не садятся. Они пьяны. Да ещё стараются напоить и военных. И тут он придумал. У него с собой было 20 литров чистого спирта. Он стал договариваться с теми комбайнёрами с полей которых его колонна должна вывозить зерно , чтобы они не выпивали в обед. А в награду за это, вечером в 6 часов он будет выдавать им по пол-литра спирта. И дело пошло. Через неделю, при подведении итогов, обнаружилось, что колонна Михаила вывозит с полей в три раза больше зерна, чем остальные. Это каким-то образом стало широко известно. Приехал журналист из Пензы. Скоро в газете «Пензенская правда» в передовице вышла фотография и статья про передовую колонну.

Но надо было ещё и получить расположение своих водителей для такой ударной работы. И тут Михаил услышал, что в соседнем колхозе по вечерам в какие-то дни в клубе устраивают танцы. Он пришел к комбату и договорился под свою ответственность, что в эти дни вечером после ужина ему будет выделена одна машина и он сможет отвозить на танцы лучших водителей, техников-ремонтников, поваров. Он и сам любил танцевать. Девушки в клуб приходили очень милые и приличные. Ровно в 22.00 военные запрыгивали в кузов и ехали в лагерь. Ни разу никто не подвёл Михаила.

Не обходилось и без приключений. Один из лучших водителей батальона по фамилии Александров за что-то возненавидел председателя колхоза. И как-то, напившись, он стал преследовать идущего по улице председателя на своём тяжёлом «Урале». Тот ускорился и забежал в дом тёщи. Александров тоже въехал прямо в горницу этого дома через фасадную стену. Пришлось Михаилу для спасения хорошего водителя стать его психологом. А тут случилась другая беда. Прапорщику Макарову пришло письмо от жены, что она от него уходит к другому. Положив свой пистоле т-однофамилец на стол, рядом с с письмом жены, он попросил других прапорщиков выйти из палатки, которую они вместе занимали. Все подумали, что Макаров решил стреляться. Посовещавшись они решили, что только Михаил сможет спасти их друга, подвели Михаила к двери, постучали в неё и исчезли. Дверь открылась и Михаил был втянут внутрь. Прапорщик Макаров пригласил его присесть за стол, на котором лежали конверт и пистолет. Через секунду Макаров вытащил из своей тумбочки один гранёный стакан и бутылку водки с бескозыркой. Снял её одним движением, налил полный стакан и без предисловий сказал : «Пей». Михаил понял, что спорить бесполезно, вспомнил, какая она противная на вкус, и стал пить, полагая, что это даст какой-то шанс на спасение прапорщика. Тот был трезв и строг. Дождался, когда стакан опустеет и налил второй. Без пауз и лишних слов прозвучало: «Пей». Попытка Михаила отсрочить второй заход была бесполезной. Но он ещё помнил, как опустел и этот стакан. Только после этого прапорщик Макаров подобрел, стал улыбаться и сказал: «А сейчас пойдём на камбуз, возьмём тебе закуску и ещё бутылочку в моей каптёрке». Они двинулись на камбуз. Там, как назло, был готов бигус (тушёная капуста с кусками свиного жира). Прапор разводягой навалил в бочок бигуса и они пошли к каптёрке из которой вынес вторую бутылку. Вернувшись в палатку они снова сели за стол. Михаил уже не помнил, что на нём лежало и что было дальше. Утром он оказался в своей палатке, на своей кровати, и вокруг раздавался аромат бигуса. Позже он убедился, что все прапора живы и невредимы.

Пожалуй, это были самые памятные события тех двух лет службы.

Мои Университеты: Борьба, Дружба, Учителя

Вернувшись с опозданием почти на месяц из Армии, уже на следующий день, 20-го ноября 1980 года, имея 3 рекомендации от комбата для поступления во все мединституты Москвы, он поехал сдавать документы для поступления на рабфак. В Первом меде согласились принять только на фармфакультет, сказав, что на лечфаке уже нет мест. Поэтому к вечеру он оказался на собеседовании в «третьем» меде, в Старомонетном переулке, где три преподавателя по очереди задавали ему вопросы, а он, во многом благодаря заботам лейтенанта Афанасьева, достаточно бодро отвечал на них, в результате чего в ведомости появились три оценки «оч.хор». Ему было сказано, что о поступлении сообщат в течение 5 дней по телефону. Прождав 5 дней, и не получив никакого ответа, он поехал к декану, профессору В.А. Епифанову, который не моргнув глазом, сообщил, что Михаил не прошёл собеседования и для разъяснений предложил явиться маме.

Как мама призналась, только после окончания института, ей было предложено заплатить за поступление сына две тысячи рублей. Последние 200 рублей они как раз накануне потратили на гражданскую одежду. А в тот день, после посещения декана, она, отводя взгляд в сторону, предложила забрать документы и поступать летом в обычном порядке. Михаил отреагировал по своему. Утром он отправился в Минздрав на Лесной, где скоро убедился, что «рука руку моет». Выслушав претензии, его попросили выйти из кабинета, а уже за дверью он слышал, как елейный голос говорил: «Виталий, не беспокойся, куда он денется, сказали, не поступил, значит, не поступил.» Оттуда он отправился на Делегатскую к ректору. Его принимал проректор Е.И.Соколов, который временно замещал уехавшего в командировку ректора. Гнусавый голос монотонно повторял на все доводы Михаила про «оч.хор» в ведомости, что этого недостаточно. Михаил произнёс тогда фразу, которая, видимо и заставила его самого предпринять крайние меры. Он сказал: «Вы лжёте мне, Евгений Иванович, и я вам это докажу.»

Вечерело, было сумрачно и холодно. Найдя адрес райкома партии, что оказался напротив, в Каретном Ряду, он пришёл туда и охранник, узнав о его беде, сказал, что именно сейчас в кабинете заведующей отдела высших учебных заведений Н.И. Яковлевой проходит заседание комиссии старых большевиков, что после его окончания он может обратиться к ней. Когда Михаил подошёл к кабинету на 3-ем этаже, он уже понимал, что это его последний шанс. И что ждать окончания заседания не надо. Он открыл дверь и оказался в большом кабинете, где небольшого роста миловидная женщина сидела во главе стола, а сидящими перед ней были пожилые люди, старики, которые от неожиданности все повернулись на его: «Добрый вечер!» И на вопрос: «Что вы хотели?» , он сразу стал объяснять, что уже почти месяц, как вернулся из Армии, и в связи с несправедливым решением декана и проректора ММСИ не знает, куда ему, как кандидату в члены КПСС, вставать на учёт. При этом он успел изложить всё, как было. Старики встрепенулись. У них в глазах появился огонь. Яковлевой оставалось лишь попросить помощника помочь написать заявление, что Михаил и сделал. Прочитав его, ему был задан лишь один вопрос: «Если я вам позвоню в 8.00, вы к 8.30-ти успеете на занятия?» Звонок прозвучал на утро в 7.50. Михаилу сообщили, что он зачислен в 10-ю группу подготовительного отделения ММСИ им. Н.А.Семашко.

Уже позже, через год он узнал, что за этот трюк с ним оба профессора, и Епифанов и Соколов, получили по партийному выговору. Но придя на первые занятия, он задумался, как ему учиться, если декан факультета и проректор по учебной части его ненавидят. В том, что с ним расквитаются, не было никаких сомнений. Как воспринимать то, что случилось дальше? Он шёл по коридору на Старомонетном, занятый мыслями о своём спасении. И вдруг увидел идущего по коридору человека, которого знал и уважал с момента поступления в медучилище, учившегося на 2 курса старше. Это был высокий, статный, с умной улыбкой в глазах, необыкновенно чуткий, интеллигентный Андрей Шошин. Как оказалось, и здесь в ММСИ он учится уже на втором курсе. Михаил сразу приступил к изъяснению своей беды. Андрей лишь хмурился в некоторых эпизодах, уточнил, правда ли было сказано: » Вы мне лжёте…», и поразмыслив сказал: «У тебя есть единственный путь, пойти по комсомольской или партийной линии. Тогда они тебя не тронут. Я тебе помогу. Через пару дней скажу, к кому обратиться.» Через несколько дней Михаил стал комсоргом подготовительного отделения. Уже через месяц на комсомольской конференции он сидел за одним столом на трибуне с Е.И.Соколовым, который «не узнавал» в нём обидчика, как и последующие 6 лет.

Михаил часто задумывался над тем, почему те люди, которых ты больше всего хотел бы видеть, как своих друзей, или просто исчезают из поля зрения, или куда-то пропадают, или уходят от нас навсегда. Так случилось и с Андреем Шошиным, последние вести от которого он получил уже больше четверти века назад. Что с ним, где он, в памяти всплывало постоянно. И вообще, о дружбе Михаил задумывался не редко. Когда-то дед Алекпер сказал ему: «Имей как можно меньше друзей.» По жизни так и получилось, одним единственным другом был и остаётся Николай, с которым они познакомились детьми, в интернате, в 1969-м году . Что могло связать и так долго поддерживать эту дружескую связь двух мальчишек из совершенно разных по всем параметрам семей? Они оба любили свободу и независимость. Они любили много читать. Они хотели быстрее получить самостоятельность. Сидя на лестнице в школьном корпусе на самоподготовке, удалённые из класса за болтовню, они оба строили планы совершенно реальные, показывая на ступеньки, идущие вверх: закончить школу, поступить в институт, жениться, работать, зарабатывать. Вместе ходили на бокс в «Лужники», вместе гуляли, изучая Москву, поступили в медицинские училища, закончили их и ушли в Армию, поступили в один и тот же институт, правда с разным финалом. Михаил стал врачом, а Николай не выдержал и бросил учёбу, будучи уже на 4-м курсе. И всё равно, вопреки всяким обстоятельствам, поддерживали эту дружбу уже 55 лет.

Но однажды их дружба могла трагически прерваться. Этот эпизод Михаил тоже воспринимал, как чудо. Как раз в период после возвращения из армии, когда пришлось ждать решения декана о поступлении на рабфак, Михаил с их общим другом, Вадимом Бервено, решили навестить Николая, который дослуживал последние полгода в десантной учебке под Рязанью. Был конец января. Они знали, что учебка находится на другом берегу Оки. Есть путь, по которому можно туда добраться, но для этого нужен пропуск. Но в зимний период, после того, как Ока замёрзнет, туда можно дойти по льду, на что они и рассчитывали. Приехав к вечеру на электричке на станцию, откуда было ближе совершить переход реки, они обнаружили, что Ока катит свои воды, и даже у берегов нет ни льдинки, несмотря на мороз в 20 градусов. Поездов обратно уже не было. Они зашли в кочегарку около станции и попросились переночевать. Кочегар пустил их, и услышав о цели поездки, сказал, что ночью будет минус 30 и река замёрзнет. Так и случилось. Проснувшись утром они увидели, что река полностью покрыта льдом. Кочегар предупредил их, что лёд ещё тонкий, что совхоз, хозяйство которого находится рядом, сегодня начнёт увеличивать толщину льда, создавая наледь с помощью воды. Михаил с Вадимом подошли к реке, увидели рыбаков, которые приехали на подлёдную рыбалку, но не решались пойти по льду, и сидели на своих ящиках у берега. Недолго думая, друзья собрались переходить реку. До острова было метров 400. Михаил, который весил килограмм на 15 меньше Вадима решился идти первым. Он отстегнул от сумки полной еды и водки карабин с одной стороны, взялся за конец длинного ремешка и поволок сумку по льду, сказав Вадиму, что если вдруг провалится, пусть тот схватит сумку и тянет его назад. Когда они отошли от берега метров на 200, Михаил увидел, что лёд перед ними тонкий и прозрачный, под ним видна рябь воды, а вся поверхность льда метров на 5 вперёд подвижна, ходит волнами. И тут Михаил мгновенно осознал всю драматичность положения. Понял, что если он сейчас развернётся и пойдёт назад, их масса суммируется и они провалятся оба. Не замедляя движения, он продолжал шагать по ходящему волнами тонкому льду, и какая то сила удержала их от гибели. Когда в этот же день, после того, как содержимое сумки было выпито и съедено, Вадим с Николаем решили снова перейти реку, чтобы сходить в магазин, лёд под ними провалился прямо у берега, и они вернулись. Михаил всю жизнь испытывал стыд и позор за то необдуманное решение. А то, что спасение было ему даровано свыше, в этом он не сомневался.

За прошедшие 45 лет из 30-ти мальчишек — одноклассников осталось в живых не больше десяти. Ушёл их общий друг, Вадим Бервено. Ни в Армии, ни в Институте не удалось приобрести настоящих друзей. А уж после — это была большая удача Михаила, появились те, кто были много старше, коллеги хирурги. Но один из них, Головня Александр Иванович, как будто выполнив свою миссию для Михаила, скоропостижно скончался. С ним их связывала хирургическая работа. Михаил, чтобы постигать хирургию, начиная с 2-го курса 2 раза в неделю ходил на дежурства в 40-ю больницу. Там они и познакомились. Александр Иванович родился в Москве. Он был сыном Героя Советского Союза. Стал военно-морским врачом. Из Мурманска он приехал в аспирантуру в Институт хирургии к генерал-полковнику А.А. Вишневскому, став его последним аспирантом, защитил диссертацию. После смерти руководителя недолго оставался в Институте, но сохранял свои знакомства и поддерживал связь с сотрудниками отделения грудной хирургии. Он очень любил профессию, имел хорошую подборку книг по хирургии и общей медицине, на дежурствах с удовольствием делился своими знаниями. Раз в месяц он приглашал Михаила на заседания хирургического общества Москвы, которые проходили в Институте хирургии. Они вместе поднимались на 8-й этаж, оставляли верхнюю одежду в кабинете научных сотрудников, как в знак привилегии для «своих». Михаил познакомился с семьёй Александра Ивановича. Дом, в котором они жили располагался рядом с 40-й больницей, на Проспекте Мира, куда часто приходили и другие его ученики.

Годы учёбы Михаила пролетали быстро. И вот наступил период распределения, когда каждый выпускник должен был получить направление на работу в определённую организацию. Михаил, который все эти годы был секретарём комитета комсомола младших курсов (организация более 2000 человек, которая предполагала освобождённую должность в райкоме с окладом) совершенно бесплатно вёл эту работу, проводя регулярные заседания своего комитета и участвуя в заседаниях комитета комсомола института, что занимало минимум два дня в неделю, не говоря о подготовке этих заседаний. Поэтому ему давно было сказано, чтобы о распределении он не волновался, мол, будет предложена кафедра, будут хорошие перспективы. Когда, по его слухам, большинство из друзей по комсомольской работе уже получили такие предложения, а его всё не вызывали, Михаил понял, что это и есть месть за его «мятежное» поступление в ВУЗ. И тогда он обратился к Александру Ивановичу Головне за помощью в распределении. Тот мгновенно предложил ехать в Институт хирургии к А.А. Вишневскому (младшему), что они и сделали сразу после очередного дежурства.

Михаил вошёл в тесный, небольшой кабинет заместителя директора Института по научной работе, заведующего отделением торакальной хирургии, профессора Александра Александровича Вишневского со слабой надеждой на его помощь. Когда он его увидел, а это произошло впервые, перед ним предстал небольшого роста и габаритов человек в длинном белом халате, со сбитой набок белой медицинской шапочкой, в галстуке, с интеллигентными чертами лица и манерами поведения. Немного грассируя он спросил: «Чем планируете заниматься?» Увидев в глазах растерянность Михаила, добавил: «Хотите заниматься торакальной хирургией?» Тут Михаил осознал своё легкомыслие, и обречённо произнёс, уже предполагая, что на этом разговор и закончится: «Я хотел бы заниматься абдоминальной хирургией.» Вишневский посмотрел на полку над столом, протянул руку, снял с полки красную книгу средних размеров, подал её Михаилу и очень спокойно, мягко сказал: «Значит будете заниматься абдоминальной хирургией в торакальной.» Михаил посмотрел на название, теснённое на латыни и прочитал «Greater Omentum» Kiricuta. Мгновенно перевёл: «Большой Сальник». Возразить было нечем. Профессор так же деликатно заметил, что для начала надо сделать перевод книги на русский язык. На этом и попрощались.

Через две недели перевод был сделан. В этом тоже помог Александр Иванович Головня. Он вспомнил, что у него есть ученик, хорошо владеющий английским. Михаил слегка подредактировав текст, отдал перепечатать машинистке и снова отправился к Вишневскому. Тот довольно улыбнулся, снял трубку телефона, набрал номер и, поприветствовав кого-то сказал: «Я вам пришлю молодого человека. Дайте ему, пожалуйста запрос на распределение в наш Институт для прохождения академической ординатуры.» Михаил не верил в происходящее. Но уже через полчаса, в здании Академии Мед Наук на Солянке ему был выдан драгоценный лист бумаги с печатью, который он с удовольствием отвёз в отдел распределения в деканате. Но на этом история не закончилась.

Где-то через месяц, на общем распределении, когда Михаил зашёл в зал, он увидел за столом главную троицу института: ректора Е.И. Соколова, секретаря парткома Большакова, секретаря профкома Ёлкина, которые радушно заулыбались ему и Большаков торжественно произнёс : «За большую общественную и научную работу (Михаил все годы учёбы был членом хирургического кружка, на 5-м курсе занял второе место на всесоюзной хирургической Олимпиаде в Витебске), решением администрации Института вам предлагается должность научного сотрудника на кафедре хирургических болезней под руководством профессора В.И. Пенина.» Михаил был ошарашен таким вниманием, но в нём уже настолько укрепилось понимание, что он будет работать в Институте Хирургии Вишневского, что он сходу заявил: «Большое спасибо, но я уже получил приглашение в Институт Хирургии.» Троица встрепенулась от такого сообщения. Ректор наверное решил, что Михаил бредит и выдал главный козырь: «Вам сразу будет предложена тема кандидатской диссертации «Ферментативное лечение панкреатита», которая проводится кафедрой совместно с Е.И. Чазовым (на тот момент Министр Здравоохранения СССР).» Михаил безапелляционно показал почётной комиссии запрос из Академии Мед. Наук. На что секретарь профкома потребовал: «Пусть сюда прибудет представитель Академии, и тогда мы решим, как с вами поступить.»

Михаил выскочил их здания на Делегатской, поймал частника, который быстро домчал его до Солянки и остался ждать. Слава Богу, сотрудница Академии, которая выдавала ему запрос, была на месте. Он объяснил ей суть происходящего и они помчались обратно. Троица всё так же восседала за столом. Им хватило простой реплики сотрудницы Академии: «Я подтверждаю, что Алиев уже получил место в академической ординатуре в Институте хирургии.» Все были растеряны, развели руки и следующий раз Михаил увидел их только на вручении дипломов.

Михаил иногда задумывался над этим моментом в жизни и спрашивал себя, правильно ли он поступил. Ни разу у него не возникло сомнений или сожалений от содеянного, так же, как от ещё одного решения, которое ему пришлось принимать радикально и самостоятельно за время учёбы в институте. По окончании рабфака его зачислили на стоматологический факультет. И после окончания первого курса надо было определяться, оставаться там, или требовать перевода на лечфак. Он приложил немало сил, чтобы добиться перевода. И у него получилось. Это были значимые решения. Оба существенно повлияли на жизнь в профессии, которую он всегда любил и воспринимал, как главное хобби. А высшей наградой за выход из этого лабиринта, Михаил считал встречу и дружбу с А.А. Вишневским. Этот Человек стал для него навсегда образцом как личность, как профессионал. Он подарил Михаилу свою науку выживания в социуме, в медицине, в семейных отношениях. Серьёзно занимаясь направлением реконструктивно-пластической хирургии молочных желёз, он раскрыл для Михаила то направление в медицине, о котором в 80-х годах прошлого столетия в СССР было мало кому известно и стало его любимым делом. С этого момента у Михаила появился самый значимый, уважаемый, любимый, не только Учитель, но и Друг.

Школа Хирургии

Пластическая хирургия, у истоков которой стоял А.А. Вишневский, развивалась в отделении, возглавляемым им, параллельно с большой торакальной хирургией. Этот симбиоз двух научных направлений начал удивительно вовремя крепнуть вместе с приходом туда Михаила. Как раз в этот период (конец 80-х) в стране стала бурно набирать обороты сердечно-сосудистая хирургия (ССХ). В крупных городах открывались новые отделения. Число операций на открытом сердце возросло кратно. Вместе с тем закономерно стало расти и число инфекционных осложнений, таких как остеомиелит грудины и ребер. Вишневский смело взялся за разработку лечения этих больных. Эта тема и стала основой научной работы Михаила, результатом которой должна была стать защита кандидатской диссертации: «Использование большого сальника в лечении гнойных осложнений после операций на грудной стенке, органах средостения и лёгких». Пять лет понадобилось, чтобы собрать необходимые группы больных, выработать тактику их лечения, прооперировать и выходить их после чрезвычайно травматичных операций. Это был тяжелейший контингент пациентов, которым надо было быстро и эффективно помогать, потому что они страдали от невыносимой боли, и их состояние ухудшалось на глазах. Наработанного опыта лечения таких больных в СССР пока не существовало. Всё приходилось изобретать в процессе.

Михаил часто вспоминал свой первый рабочий день в отделении. После того, как многие по завершении пятиминутки пошли на утреннюю конференцию в конференцзал, в ординаторской остались несколько докторов, и среди них был Георгий Николадзе, аспирант из Тбилиси, который своим хрипловатым голосом с акцентом спросил: «Это ты будешь заниматься большим сальником?» Услышав утвердительный ответ, он добавил: «Ну готовься, у тебя скоро будет своё хирургическое кладбище. У нас у всех оно есть.» Михаил в этот раз промолчал, но мысленно дал себе слово, что у него не будет такого. Георгий был замечательным человеком и талантливейшим хирургом. Он и правда выполнял рискованные операции, за которые, может быть, некоторые и не взялись бы. И к сожалению, он сам рано скончался, ему было едва за 40.

Ещё один эпизод навсегда врезался в душу Михаила. Когда после утренней конференции он подошёл к буфетному лифту, чтобы подняться на 8-й этаж, в узком пространстве стояли несколько незнакомых докторов. Михаил окинул их взглядом, понял, что это старожилы. И тут один из них улыбнулся, протянул руку и очень доброжелательно, мягко произнёс: «Здравствуйте, молодой человек! У нас принято здороваться и подавать руку. Профессор Покровский, Анатолий Владимирович, будем знакомы.» Второй, более грузный и коварный на вид, тоже протянул руку и представился: «Профессор Кайдаш, Арнольд Николаевич.» Это было очень приятно. Но с этого момента ответственность за все свои действия, за каждое слово как будто бы возросла в сотни раз.

Все эти годы Михаил проводил в операционной в среднем по 6 — 8 часов в день, так как помимо своих больных надо было помогать оперировать и других. Вместе с ним в отделении работали как опытные хирурги (3 — 4 врача), так и 5-6 аспирантов и ординаторов из разных союзных республик. Здоровая конкуренция, постоянная жажда коллег и профессора Вишневского к получению новых знаний, необходимость регулярно (1 — 2 раза в неделю) искать и читать профильную литературу в Центральной медицинской библиотеке (других источников не было, интернет ещё не стал доступным всем), постоянная подготовка к научным докладам, всё это заставляло расти и развиваться во всех направлениях хирургии. Этот период, а длился он почти 12 лет, стал одним из труднейших, но счастливейших в жизни Михаила. О работе в Институте можно рассказывать вечно. Чего только не было, во всех отношениях интересного, неожиданного, но в любом случае полезного и хорошего. Михаил всегда долго «запрягал», прежде, чем начинать делать ту или иную операцию. Пока в нём не появлялось чувство, что теперь он сделает её хорошо, не начинал. Постепенно он освоил как операции на лёгких, средостении и грудной стенке, так и некоторые пластические операции на молочных железах. Часто работа испытывала его на прочность и профессионализм.

Так, однажды, к нему поступил сложный пациент после операции на сердце, с остеомиелитом ключиц, грудины и почти всех рёбер с выраженным болевым синдромом. Оперировать его собирался шеф, Вишневский. Как назло, при дообследовании у пациента развился ишемический инсульт. Собрали консилиум с участием директора, анестезиологов, кардиологов. Директор спросил, сколько времени анестезиологи могут дать на операцию. Ответ был: не более 40-ка минут. Вишневский сказал, что ему нужно не меньше 4-х часов. Решение консилиума: выписать домой. И пришлось выписать, несмотря на слёзы жены и немой укор в глазах самого пациента. Но тут, через неделю и директор и Вишневский в один день ушли в отпуск. Михаил вызвал пациента на госпитализацию. На следующий день собрал консилиум. Зам. директора Института спросил у анестезиологов про максимальное время наркоза, ответ был прежний, 40 минут. Когда Михаила спросили, хватит ли ему сорока минут, он ответил утвердительно. Операция продолжалась около 7-ми часов. По многим параметрам она была уникальна. Впервые в практике удалось выполнить окончатую резекцию грудины с сохранением второй пары рёбер и фрагмента грудины между ними. Когда этого пациента через 2 года обследовали в военном госпитале в США, врачи там сказали, что такой результат они видят впервые. А пациент, Николай Николаевич Гордиенко с супругой и сегодня ведёт активный образ жизни, водит машину, строит теплицы и выращивает в них большие урожаи томатов и огурцов. Михаил раз в год посещает эту замечательную супружескую пару.

Бывали и чудеса в операционной, в которых Михаилу приходилось участвовать. Однажды, шеф попросил его подняться в операционную и закончить операцию, так как торопился на Учёный Совет. В момент, когда шеф уже снял перчатки, а Михаил заходил в операционную у пациентки произошла остановка сердца. Грудная клетка была открыта слева, поэтому Михаил сразу приступил к открытому массажу сердца, но как только он взял его в руки, понял, что оно остановилось в период систолы (сокращения), так как было твердым, как камень. Анестезиологи сбежались со всех операционных, кардио — и сосудистые хирурги предпринимали все усилия, но через 20-30 минут реанимации была констатирована смерть пациентки. Врачи вышли в коридор, кто-то там же закурил, и один из кардиохирургов сказал, что сердце, остановившееся в систолу никогда не заведёшь. Михаил снова вошёл в операционную и увидел там рядом с пациенткой плачущую операционную сестру Жанну. «Миша, ну сделай же что-нибудь», -взмолилась она. Он положил левую руку на холодное сердце пациентки и про себя произнёс: » Миленькое, ну что тебе стоит, ну заведись!» И оно завелось. Пациентка, как обычно, на седьмые сутки была выписана домой. Без всяких последствий для здоровья.

И если бы не исторический момент в конце 90-х, когда медицина, как и вся страна, подошла к краю разрухи, если бы не бедность и необходимость заработка для себя и семьи нормальных денег, Михаил никогда не покинул бы стен Института Вишневского. Но пришлось уйти, правда с хорошим багажом знаний, практического опыта, и даже с уже известным именем в пластической хирургии, подкреплённым дипломом кандидата наук, авторством более 40-ка научных статей.

Работа.

Путь в любимом деле был на удивление гладким. Михаил прекрасно осознавал, что уходит из бесплатной медицины в коммерческую, где ответственность должна быть в 10 раз больше, так как за всё отвечаешь сам. Он понимал, что в свои 38 лет хорошо освоил пластику молочных желёз и ещё несколько видов операций на теле, типа липосакции или абдоминопластики. Что так же, как он, есть специалисты, которые прекрасно освоили определённый круг операций в своей области, ЛОР врачи — все виды ринопластики, ЧЛХ хирурги — пластику лица. Поэтому, когда ему предложили возглавить отделение на базе ведомственной больницы, он прежде всего стал искать лучших хирургов в тех направлениях, которые сам обеспечить не мог. И подбор команды продолжался не один день. Особенно долго искал специалиста по ринопластике. Но когда нашёл, стал спать спокойно, зная, что доктор Константинов, с 20 годами в экстренной ЛОР хирургии справится с любой задачей. Пластикой лица с первых дней в клинике стала заниматься профессор Шургая Ц.М., которая была уже известным в Москве, одиозным специалистом, асом в работе с лицевым нервом.

Идти учиться самому в те области пластической хирургии, которые считал уже занятыми хорошими специалистами в своей клинике, считал безрассудством. Не будет же он предлагать себя в качестве хирурга, если есть тот, кто делает увереннее и лучше. Кстати, так же вели себя и коллеги, поэтому в клинике было всегда спокойно и комфортно работать всем. Среди врачей конкуренции не было, и сёстрам не приходилось отвечать на вопросы пациентов, кто лучше оперирует ту или иную область. Этот период продолжался почти 20 лет. 20 лет без единого серьёзного осложнения. 20 лет единства и постоянства коллектива. 20 лет финансовой и семейной стабильности всех причастных. Михаил не строил иллюзий в отношении своих способностей администратора. Не имея специальной подготовки, он понимал, что главное, это дисциплина и контроль. Поэтому держал коллектив в ежовых рукавицах. А иначе удерживать уровень скромной клиники, которая располагалась на базе больницы, не в лучшем районе Москвы, по сравнению с множеством роскошных частных клиник с прекрасными апартаментами в центре столицы, вышколенным персоналом было невозможно. Себя он отдавал работе полностью.

Не имея возможности тратить много средств на рекламу, он первым, с помощью хороших IT специалистов сделал лучший интернет сайт: www.clinicaveka.ru . Весь контент он написал сам, а это больше 1000 страниц. До сих пор ни у кого нет таких сервисов на сайтах клиник, которые так удобны для пользователя. У него на сайте была самая большая фотогалерея работ одного хирурга «до» и «после», включающая результаты операций более 700 пациентов на 2010 год. Он первым среди коллег в 2006 году завёл этот блог «Записки пластического хирурга» . Идею подсказал гениальный системный админ Евгений Сахно, который убедил Михаила в актуальности блога, пользе для пациентов и сообщества врачей. Первым в стране выпустил тематические аудио подкасты про пластическую хирургию . На сайте в разделе «Журнал» располагается библиотека с его оригинальными статьями и статьями коллег. Всё это требовало огромного времени, часто ночью, после операций он оставался в кабинете и работал над текстами. Раз в месяц проводились «мозговые штурмы» с участием IT специалистов. Почти каждый такой штурм приносил свои плоды. Он обожал всю эту работу. Первые годы, ещё не имея достаточно постоянных сотрудников в клинике, он сам встречал пациентов, вёл их на оформление для госпитализации в кабинет, где обычно выстраивалась очередь, помогая быстрее её преодолеть. Потом провожал пациентов до палат в соседнем корпусе, и быстро возвращался на консультации или шёл на операции. Работа стала для Михаила главным делом в жизни.

Если начать воспоминания о тех многочисленных хирургических операциях, которые он сделал, о тех творческих и практических этюдах, которые приходилось сочинять самостоятельно, о беспокойных ночах и радостях озарения, не хватит ни времени ни сил. Надо понять, что в начале 90-х не было ни книг по пластической хирургии, ни обучающих курсов, ни самой специальности. Даже такой факт, как наличие в Институте хирургии нескольких именитых специалистов в этой области, таких как профессор А.А.Адамян, В.М.Гришкевич или В.П.Оленин никаких преимуществ не давали. Зная, что Михаил работает под руководством А.А.Вишневского, на свои операции они его не пускали. Поэтому всему пришлось учиться, собирая информацию по крохам, а большую часть постигать самостоятельно, тщательно взвешивая все нюансы и риски.

Михаил часто с улыбкой вспоминал, как присутствующий на институтских юбилеях и торжествах друг А.А.Вишневского, известнейший онколог, хирург, профессор Михаил Иванович Давыдов уже в более узком кругу, всегда рассказывал один и тот же эпизод из своей хирургической практики. Как он пришёл в онкоцентр ординатором, стал выбирать тему будущей диссертации, и решил заняться хирургией пищевода. Коллеги сразу предупредили его, что директор центра, профессор Н.Н. Блохин, сам несколько раз подступался к этой теме, но операции заканчивались трагично. Чаще всего происходило кровотечение из аорты при выделении опухоли. Поэтому на эту тему наложено табу. Но, как рассказывал Михаил Иванович, он не испугался запрета и подал в план операций больного раком пищевода. Директор не стал препятствовать, но предупредил, что главное, суметь отойти от аорты. И вот, во время операции, Давыдов начинает работать в области пересечения пищевода и дуги аорты, чувствует чей-то взгляд. Оборачивается, видит за спиной директора, и в этот момент, сделав очередное движение, получает фонтан крови из аорты. Успевает поставить туда руку и начинает ушивать место разрыва. Операцию удалось завершить удалением опухоли. Пациент скончался через 3 дня в реанимации. Но запрет на проведение этих операций был снят. Что в дальнейшем позволило М.И. Давыдову разработать те операции на пищеводе и желудке, которые до сих пор носят его имя. Этот рассказ великого хирурга имел для Михаила несколько смыслов и значений. О них чуть позже.

Михаил вспомнил, как в конце 90-х, после нескольких случаев, когда к нему стали обращаться пациентки, сделавшие операции у весьма именитых хирургов, но получившие при этом тяжелейшие осложнения в виде кожных свищей, сообщающихся с ложем имплантата, ему удалось не только вылечить их, но разработать, внедрить и перейти на более надёжную методику с формированием полного мышечно-фасциального кармана при увеличении груди. Как в те же годы он впервые в стране стал использовать эндоскопию при пластике груди, как из экономного доступа с разрезом только вокруг ареол стал выполнять подтяжки, а потом и уменьшение груди. Нынешнему поколению молодых врачей, у которых есть все возможности для обучения и приобретения опыта, включая многочисленные монографии, фильмы, курсы, лекции, этого счастья собственного открытия, радости преодоления и вкуса личной победы, уже не понять. Михаил, пусть и тяжёлым путём, пренебрегая собственным комфортом и порой рискуя собственным именем, постепенно постигал профессию, при этом никогда не заботясь об известности и авторстве. Это давало ему чувство свободы, полёта, истинного профессионального удовольствия. Но именно это и сыграло с ним злую шутку. Не задумываясь, он позволял себе делать замечания и пытаться образовывать коллег с бОльшими амбициями. Ему не приходило в голову, что некоторым людям не нужна истина. Они готовы белое выдавать за чёрное, лишь бы их слушали. И их слушали, но порой не слышали порочной сути десятки и сотни врачей, пришедших поучиться. Участвовать в этом он не хотел и не стал. И этому тоже помогли какие-то силы.

Он и раньше задумывался над тем, что есть много коллег, признанных корифеев, результатами работы которых восхищались все. Но они нигде не выступают, ведут себя скромно, словно их не касается суета и не нужны лишние телодвижения. Такими он запомнил ушедших уже Евгения Борисовича Лапутина, Игоря Александровича Вульфа. А из ныне живущих он всегда отмечал это качество у Сергея Ивановича Кулагова, Владимира Васильевича Корчака, Израилова Валерия Александровича. И тут, через 30 лет активных выступлений, доказательств, творческих мучений до него наконец дошло, что это и есть истинное наслаждение профессией, словно медитация.

И вот уже последние 7 лет он сам научился подобному отношению к профессии. Не сразу, конечно. Были эпизоды, когда по приглашению организаторов, он с новым рвением садился за стол и начинал перелопачивать кучи фотографий, систематизировать группы пациентов по одному ему ведомой классификации, находя новизну в подходе, рациональность в использовании, но словно какая-то защита выстраивала барьер, и проснувшись утром, накануне мероприятия, он обнаруживал у себя, например, ячмень, которым никогда раньше не страдал, и отменял своё участие.

Прозрение

Таким образом, появилось время и желание прислушаться к себе. Не думать всё время о детях, родителях, пациентах и друзьях, а принадлежать себе. Делать так, чтобы, прежде всего, был личный комфорт и собственный климат вокруг. И он увидел, что не всех, пришедших к нему пациентов, он должен оперировать и даже консультировать. Раньше на консультациях он, конечно, понимал, но не всегда позволял сказать какой-нибудь интересующейся даме, что она не его пациент, а теперь мог себе это позволить. Тем более, что в нынешнее время пропустить и не заметить это ощущение, может стоить очень дорого. Нынешние пациенты считают самих себя экспертами уже до консультации, начитавшись разной галиматьи в Гугле или Яндексе. Отсюда у них возникает мысль сразу после пластической операции начать свою собственную экспертизу. А часто им в помощь приходят такие же, как они новоявленные врачи-эксперты со стажем 3-5 лет и узкопрофильные юристы, специализирующиеся именно на исках к пластическим хирургам. Им невдомёк, что существуют различные сроки, ритмы, ткани, глубина и травматичность операции. У них включается внутренний счётчик, и они начинают сразу просчитывать ущерб. В рублях или долларах. До сих пор Михаил не смог себе отказать в одной слабости — это отказаться от участия в заседаниях Этического Комитета российского профессионального сообщества, членом которого является уже десяток лет, где раз в месяц разбираются подобные случаи. Нельзя сказать, что всегда виноваты пациенты, встречаются и разные ошибки врачей, но это уже другая история. Это история о том, что 30 лет назад в Москве (по подсчётам его учителя и друга, профессора А.А.Вишневского) было 20 хирургов, владеющих, например, всем комплексом эстетических операций на женской груди, на обучение которых уходили десятилетия. А сейчас их больше 2000, подготовленных вообще ко всем операциям на лице и теле за 2 года. Именно эта ситуация не позволяет Михаилу стать безразличным к происходящему в этой области.

Нельзя сказать, что Михаил стал аполитичным, нейтральным, терпимым ко всему, что творится в мире, человеком. Даже наоборот. Его взгляды на события в социуме весьма категоричны и радикальны. Он прекрасно усвоил, что все конфликты возникают по вине тех, кто не умеют вести переговоры, не умеют пользоваться дипломатическими приёмами, разведданными, экономическими и любыми другими рычагами воздействия на агрессию или человеческую глупость. Отсюда в его правилах не углубляться в военную составляющую конфликтов, а искать и находить ключевые фигуры, допустившие эту глупость. Как следует из истории, что подтверждается ретроспективным анализом, все конфликты, включая мировые войны, могли быть предотвращены задолго до их начала. Для этого достаточно было создать в каждом государстве, с населением больше 1 миллиона, аналитическую группу, руководители которых встречались бы периодически и определяли угрозу. ООН была создана после второй мировой войны именно для этого. Но потеряла свой авторитет и компетентность. А это лишь ещё одно доказательство прогрессирования человеческой глупости.

Как доктор он не мог не знать, что во всём мире наблюдается рост болезни Альцгеймера. Он видит, как уменьшается уровень интеллекта практически всех первых лиц государств, всех властных структур во всём мире. Что все уровни власти везде озадачены лишь собственным обогащением, развитием коррупции и кумовства. Их главная задача — как можно дольше удержаться у кормушки. Лучший пример — это президентство Байдена в США, Макрона во Франции. Вывод прост: если человечество не введёт повсеместно элементарные правила медицинского, юридического контроля за людьми, приходящими к власти, если не будут введены ограничения для пребывания во власти, если не будут созданы реальные органы, готовящие резервы для властных структур, мир очень скоро подойдёт к черте, за которой будет хаос, рабство или его гибель.

Сегодня, 25 июля 2025 года Михаил решил поставить точку в этой книге. Он понимал, что не описал и сотой части того, о чём можно было поведать маме. Ни слова не смог написать о своих чувствах, о любви, о своей личной жизни. Он так и не смог раскрыться и признаться в своих тайнах, иллюзиях, заблуждениях и мечтах. Значит, может быть, если наступит такой день и час, он снова включит ноутбук и попробует погрузиться в дебри собственного сознания. Даст Бог, и такой день придёт

Если поискать, то здесь, в моём блоге, можно найти записи под общим названием «Книга». Первые строчки я написал на работе, среди бела дня, в июле 2006 года. После этого стал задумываться о форме изложения и сюжете, но никак не мог принять решения, превращать ли его в рассказ из разряда «Исторические хроники» или попытаться соорудить что-то посерьёзнее. Основная идея и смысл задумки мне были понятны с самого начала. Поэтому я никуда не торопился.

Читать далее →

11.

Глядя на голые пустыни, покрытые каменными обломками, заглядывая в жерла вулканов и на склоны горных вершин, по прежнему покрытых льдом, Творец стал рассматривать сушу, как главный объект для созидания. Видя, как на дне океанов бурно размножаются водоросли, которых Он  замыслил и сотворил великое множество в разных формах, размерах и цветовых оттенках, наблюдая, как идёт процесс развития и роста тысяч моллюсков и первых рыб, самой диковинной формы и строения, над которыми долго корпел,  Он решил создать нечто подобное и на суше.

Читать далее →

2.

После создания Солнца, в то время горячо любимого творения, на которое было потрачено времени больше, чем на все последующие, Он не находил себе покоя. Предвкушение от тех возможностей, которые были заложены в солнечный проект, будоражили  Творца. Зная все энергетические параметры  светила, теперь легко было свои самые смелые фантазии, касающиеся БИО (Богом индуцированные образы), претворить в реальность.

Читать далее →

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»

1.

Cолнце светило нещадно, пронзая Вселенную своими жесткими лучами, достигая самых отдаленных зон своей Галактики. Земля никогда не была обделена энергией светила, даже в самые сложные времена, когда , казалось бы, плотной мглой, покрывающей её, пыталась отгородиться от навязчивой опеки. Этот порядок существовал с момента её появления, а попытки его нарушить или подчинить себе могли привести к неминуемой расплате.

Солнце — этот гигантский  резонатор, с неимоверной точностью передает в каждую точку мироздания бесконечное число единиц информации и также тщательно получает и аккумулирует ответную энергию. Таким образом процесс может продолжаться долго. Тот, кто создал этот процессор, владеет всей информацией, по своему усмотрению потенцирует её и контролирует порядок, когда-то им же установленный.

Читать далее →