Первый раз я увидел его весной 1987-го года, в небольшом кабинете на восьмом этаже Института, который назван именем его деда. Меня тогда волновало только собственное распределение после окончания института. Поэтому, когда этот небольшого роста, плотного сложения, в очках, белом халате и небрежно одетом белом колпаке профессор спросил меня, чем мне хочется заниматься, я с досадой смотрел на него, понимая, что он мне сможет предложить только грудную хирургию.

И как бы это не было глупо, я с гордостью сообщил, что меня в основном интересует абдоминальная хирургия. На что он  спокойно повернулся к полке с книгами над головой, моментально достал оттуда небольшой том и протянув его мне, сказал, что это именно то, о чем я его прошу. Книга называлась «Большой сальник», ещё не переведенная на русский язык, румынского автора Кирикута. А так же добавил, что если мне это будет интересно, я должен перевести её и придти к нему с переводом. Врачи поймут, как это было мудро.

Александр Александрович Вишневский (младший) в 1987 году был заместителем директора Института по научной работе и заведующим отделением грудной хирургии, куда я был принят в  ординатуру через полгода после нашей встречи. Каждый день начинался с утренней конференции в отделении, где в то время собиралось до 12 человек сотрудников отделения, ординаторов, аспирантов и докторантов. Мне стало понятно сразу, что при всей врождённой мягкости и интеллигентности, этот человек имеет необыкновенно цепкую память и талант индивидуального требовательного отношения к каждому. Он воспитывал нас, как  отец.

Работа в отделении кипела с утра до ночи. Одновременно «шеф», как мы называем его до сих пор, контролировал всю хирургическую работу в операционной, а в день тогда могли делать по 4-5 больших и малых операций, проверял подготовку литературных обзоров, статей, докладов и диссертаций. В те дни, когда мы вместе с ним, уставшие и голодные после многочасовых операций, спускались поздно вечером в отделение, он с радостью делился с врачами и операционными сестрами последним куском хлеба из своего холодильника.

И всё бы так и продолжалось, наверное, если бы в один «прекрасный» день не произошла смена директора Института. Вместо академичного и весьма демократичного академика Кузина Михаила Ильича пришел властолюбивый и жёсткий Фёдоров В.Д. А его у нас никто не ждал. Более того, до его прихода от руководителей подразделений Института в Минздрав было направлено письмо, в котором сообщалось, что в составе коллектива есть достойные кандидатуры на эту должность. Подписали письмо не все.

Первым в списке был профессор, Марк Яковлевич Авруцкий, замечательный доктор и человек, заведующий отделением анестезиологии и реаниматологии. За ним шли подписи обоих Вишневских. И однофамильца, заведующего абдоминальным отделом, Владимира Александровича и нашего Александра Александровича. И так далее, восемь подписей. С Авруцким расправились на моих глазах. Я как раз был у тяжелого больного в реанимации, когда один из врачей стал требовать от одной из медсестёр, что бы та сказала, что к ней приставал заведующий. Та отказывалась, но состряпанное этим подонком заявление подписала. Незамедлительно провели собрание и М.Я. Авруцкий был уволен.

Далее на глазах у всего коллектива, а в этот период большие институтские конференции проводились утром ежедневно по часу и больше, началась травля Владимира Александровича Вишневского. Смотреть на это было невозможно. Одного из самых талантливых и уважаемых хирургов страны, на глазах изумленных коллег, новый директор стал  постоянно третировать. Мы стали готовиться к нападкам и в адрес нашего заведующего, что не заставило себя ждать и проводилось поначалу весьма скрыто и изощренно.

Но однажды, как раз накануне мы прооперировали молодого юношу по поводу буллёзной болезни лёгких,  одномоментно с двух сторон через срединный доступ, раздался предвещающий угрозу вопрос директора. Почему мы установили дренаж только с одной стороны. И, несмотря на все разумные объяснения, прозвучала  команда: «Бегом в операционную ставить второй дренаж !» Шеф улыбнулся и спокойно пошёл к выходу. И тут, по-армейски резко ему в спину: «Я сказал, бегом!» Реакция была неописуема: небольшого роста Вишневский, картинно, как в армии это делают солдаты, согнул обе руки в локтях под 45 градусов и как-то кукольно засеменил ногами, изображая бег. Зал смеялся.

Вернувшись в отделение, он был внешне спокоен. Когда я зашел к нему в кабинет, не дожидаясь моего вопроса, он произнёс: «Это институт имени Вишневского и я должен оставаться здесь при любых обстоятельствах.» А обстоятельства бывали разные. В августе 1991 года, директор Института несколько раз сообщал всему коллективу, что он бывает на совещаниях у Г.И.Янаева, председателя ГКЧП. После прихода к власти Б.Н. Ельцина в газетах напечатали просьбу ко всем, кто знает что-либо о пособниках ГКЧП, сообщить по указанным телефонам и адресам. Несколько сотрудников в присутствии А.А.Вишневского предложили написать о директоре, но он категорически запретил это делать.

Человек, который привёл меня к шефу, Александр Иванович Головня, был последним аспирантом и другом семьи его отца, генерал-полковника медслужбы, главного хирурга страны, бывшего директора Института хирургии и полного тёзки. Может быть поэтому он со временем стал мне доверять больше, чем другим. Союз распался. Больных в отделении стало не много. Зарплаты были мизерными. Вишневский в то время был соавтором единственной в СССР монографии по пластике молочных желез. К тому времени он успел провести всесоюзную конференцию по этой же теме. Однажды он предложил мне после работы поехать в одну из первых хозрасчетных клиник на пластическую операцию.

Клиника располагалась на базе бывшего роддома. Оборудование там было примитивным. Но были прекрасные сёстры и анестезиологи. Не было даже подлокотников на операционном столе. Долго не раздумывая, профессор на даче изготовил длинную доску с ограничителями, выстругал её, отшлифовал, и мы так и ездили с ней. Были проблемы с шовным материалом. Супруга шефа, Галина Владимировна Митькова, которая работала в Институте красоты на Арбате, приезжала к нам, учила разным премудростям, помогала на операциях на груди или делала самостоятельно лицо, веки, живот, обучая нас. Это было прекрасное время.

Вишневские жили недалеко от Института, на Пятницкой. Сразу после работы мы садились в его голубую «пятёрку», ехали к нему домой. Там быстро перекусывали, брали инструмент и неслись на Савёловскую. В больницу обычно мы приезжали в шестом часу вечера. Операции начинались в шесть. А заканчивались порой к полуночи. Уставшие, но счастливые мы прощались на Белорусской. Я ехал на метро в Перово. А в 8.30 утра, как ни в чем не бывало, шеф вёл конференцию. И так почти 8 лет.

Однажды шефа пригласили в Ижевск для обучения специалистов организованного там маммологического центра. Мы сразу по прилёту поехали смотреть пациентов — претендентов на операции. Он отобрал человек 10 и со следующего дня начал их оперировать. Делали по 2-3 операции в день. Только на третий день я заметил у него усталость. На четвёртый, это была последняя операция, он делал абдоминопластику. Живот был не простым. Ассистировал доктор из ижевской команды. Было заметно, как шеф сомневается в объёме резекции лоскутов. При ушивании возникли проблемы. Позже он мне сказал, что переживает за результат.

Вернувшись из Ижевска, на следующий день шеф положил на стол деньги и сказал, что я могу взять половину. Я отказался. К тому времени у меня уже были и самостоятельные коммерческие операции. Александр Александрович знал об этом и никаких препятствий не чинил. Даже наоборот, он делился со мной каждым   интересным наблюдением, схемами операций, статьями, знакомил меня  с интересными людьми.

Одним из них был Иван Александрович Корольков, замечательный инженер из ВНИИ Медтехники, автор первых в мире сшивающих аппаратов. Они до последних дней работали вместе над новыми видами таких устройств. Какие только хирургические фантазии не воплощал Вишневский в металле. До сих пор непревзойдённым я считаю его длинный проволочный крючок для увеличения груди. Это очень мягкий инструмент, не вызывающий лишней травмы тканей. Все шкафы в кабинете шефа были забиты его идеями в металле.

Он придумывал простые устройства, не требующие поиска, дополнительных затрат. Да и аналогов тогда еще никто не изготавливал. Так, например, первые интраоперационные сайзеры для увеличения груди он делал из обычных презервативов, привязывая к ним  силиконовую трубку. Он первый догадался  сделать осветитель, который можно погружать в рану из обычного световода. Он стремился развивать и нашу изобретательность. Так на утренней конференции он объявил, что тому, кто сделает альбом для рамочных слайдов, подарит 20 долларов. Я помню, как он был изумлён, когда на следующее утро я вручил ему такой альбом, который всю ночь делал из полиэтилена с помощью паяльника.

Много разных историй ходило по институту про находчивость Вишневского. И оценки были разные. Так, однажды, при реконструкции молочной железы кожно-мышечным лоскутом на прямых мышцах живота (эту операцию в начале 90-ых  могли сделать лишь 5-6 хирургов на всю Россию), стали пришивать лоскут к грудной стенке, и он начинал темнеть. Снимали швы, он розовел; накладывали, а он снова темнел.  И тогда шеф принял фантастическое решение: лоскут не пришивать, а положить его в стерильный пакет и ждать до тех пор, пока его перемещение не будет грозить некрозом. Ждали неделю. Каждый день смещая его всё выше и выше. Пациентка, молодая симпатичная женщина, носила пакет с лоскутом подвешенным к шее. Говорят, даже на свидания бегала. Через неделю получилась прекрасная грудь. Это было гениально. Некоторые усмехались.

Оперировать с шефом было очень интересно и поучительно. Он всегда пояснял свои действия, объяснял анатомию данной области, советовался. Он учил нас. С удовольствием давал делать целые этапы операции, стоя рядом. Когда молодой хирург был готов, он не препятствовал самостоятельности, радовался за нас. Научный поиск сопровождал всю нашу хирургическую деятельность. Именно Вишневский научил меня фотографировать всех пациентов до, во время и после операции. Тогда это было ещё и дорого, сложно, непредсказуемо по результату, но он как-то сказал, что без фотографий работа выполнена наполовину.

Когда ресурсы Института бывали исчерпаны, он сам искал научные умы, налаживал связи, направлял нас туда, любил научную дружбу, и если научная работа получалась, счастью его не было предела. Никогда не забуду, как на защите моей кандидатской диссертации, анатомическая часть которой была сделана на кафедре хирургической анатомии и оперативной хирургии Ростовского  мед. Университета под руководством профессора Владимира Константиновича Татьянченко, танцевали и веселились. Дело в том, что набирать клиническую часть пришлось целых 5 лет. Мы с трудом набрали 37 больных, излеченных от осложнений с помощью большого сальника. Каждый больной требовал труда десятков людей в десять раз больше обычного. Приписками тогда не занимались.

Шеф очень любил жизнь во всех её проявлениях Если ничего больше не было, он восторгался куском хлеба и сыра. Он очень любил праздники. Всегда, при любых обстоятельствах приходил на них веселым, много танцевал. Он вообще любил людей, общество, старался поддерживать достойных. Глупых не обижал, показывая, что каждый человек особенный. Так он 16 лет терпел в отделении человека, который не сделал ни одного разреза. Пытался научить, заставить. Терпел, пока тот сам не ушёл. И вообще, терпение одно из главных его качеств.

Для того, чтобы понять, кто такой Вишневский, не хватит моего недолгого общения с ним. Думаю, что я не знаю и не увидел и миллионной доли его великой души. Когда он знакомил меня со своими друзьями и родственниками, я понимал, что понимание его характера лежит гораздо глубже. Это особенная генетика, культура, привычки. Очень надеюсь, что кто-нибудь из близких ему людей добавит свои воспоминания. Я не прощаюсь с Вами, Александр Александрович. Вы всегда будете со мной.