Он родился в Баку, в замечательной большой семье, где отец и мать были людьми той ещё, дореволюционной закалки, из образованной, даже интеллигентной, живущей в достатке среды. Его довоенное детство проходило счастливо. Он одинаково любил дворовую жизнь и старался хорошо учиться в школе. Он вообще любил жизнь и старался сделать её красивее.
Ещё до войны он поступил в музыкальную школу по классу скрипки. Годен ли он для того, определял его дядя, композитор Узеир Гаджибеков, и одобрил. Поначалу, скрипка не захватила его, и был период, когда от делал всё, чтобы её бросить: прогуливал занятия, подпиливал струны и смычки. Но однажды, как он вспоминал, она пленила его и не отпускала уже до конца жизни.
В военные годы семья чуть не лишилась кормильца — отца. Закончивший Берлинский университет в 1920 году, в 1941-м он был обвинён в шпионаже. Только чудо и помощь того же Узеира Гаджибекова смогли предотвратить трагедию. С винтовкой, на коне, его отправили в горы искать уклонистов от участия в войне. Сыновья, а их было уже четверо, должны были вести себя образцово.
Папа про военный период рассказывал редко. Он вспоминал, что из картофельных очисток его мама варила суп. А однажды отец послал им мешок картошки. Папа должен был встретить поезд и принести его домой. Когда он поднимался вверх по улице, его догнали беспризорники и полоснули ножом по мешку. Картошка покатилась вниз. Он с благодарностью вспоминал людей, которые подбирали её, помогли сложить в мешок и добраться до дома.
В войну он потерял одного из старших братьев, Акифа. Сторож во дворе показывал, как разбирается оружие. Шальным выстрелом он убил его. Самый старший, Надир, весной 1945-го, прибавив себе год, поступил в лётное училище. Но на фронт не попал. Младшему, Асафу, было только 5 лет, когда началась война. Папа сдержанно, без пафоса говорил о тех, кто сражался на фронте. Очень уважал ветеранов и любил День Победы.
Закончив среднюю и музыкальную школу, он сразу поступает в музыкальное училище и в институт (АзИИ) на факультет нефтяного машиностроения. О годах учёбы вспоминал редко, видимо потому, что было трудно учиться. Скрипка — один из сложных инструментов, лекции, семинары, большое количество чертежей, которые он делал, отнимали всё свободное время.
Из его рассказов я помню, что был такой день, когда надо было выбирать окончательно между музыкой и инженерией. Это решение было очень болезненным, но авторитетное мнение своего отца он нарушить не мог. А тот однозначно считал, что скрипач — это не профессия. И он сразу по окончании института пошёл на работу в АзИНМаш на должность инженера.
А любовь к скрипке не давала покоя, и тогда он устроился по совместительству в филармонию, где сам предложил организовать небольшой оркестр. Этот оркестр играл по праздникам на общественных мероприятиях, а со временем стал неотъемлемой частью наиболее любимого места отдыха всех бакинцев, кинотеатра «Низами», пришедших на вечерние сеансы.
Папа всегда с огоньком в глазах и глубокой улыбкой вспоминал, как поначалу трудно было заставить всех вовремя собраться после работы, слаженно играть классику и любимые шлягеры тех времён. А когда оркестр стал популярным, их игра переросла в дружбу, с шутками, где ему могли смазать смычёк мылом, и он не мог извлечь звука, а тромбонист чуть не лопнул, пока не достал огурец.
Однажды, в 1955-м, он встретил мою маму. Это было на рынке. Она выбирала морковку. Это была любовь с первого взгляда. Она училась в 10-м классе. Испугавшись внимания интересного мужчины, назвала ему номер другой школы. Но он нашёл её и стал красиво ухаживать. Он подготовил её к поступлению в университет, стал опорой для дома, где в 1937-м был арестован и не вернулся из лагерей её отец. Старенькая мамина бабушка обожала его, как и все кругом.
В 1957-м они поженились. В 1960-м родился я. Папа любил вспоминать, как рано утром он шёл по улице и кричал: «У меня сын родился! У меня сын родился!» Как-то, мне не было ещё и года, поздно вечером в Баку началось землетрясение. Выбегать в ночь с 4-го этажа с ребёнком было страшно. И тогда папа перегнулся через детскую кроватку и стоял так до тех пор, пока земля не успокоилась. Его любовь я чувствовал всегда. Может быть поэтому сейчас, через 58 лет, я так остро чувствую потерю.
В начале 60-х страна стремительно поднимала промышленность. Было решено в Баку построить ламповый завод. Для этого в Будапешт на завод «Тунгсрам» был направлен мой отец. Его вызвали в Москву и сказали примерно следующее, что на закупку оборудования денег должно хватить. А на технологию производства их нет. Поэтому он должен под видом заказчика узнать весь процесс.
Он работал в Будапеште 10 месяцев. И там, при посольстве создал музыкальный ансамбль, чем покорил, в том числе, руководство «Тунгсрам». Ему было позволено заходить в любой цех и дотошно выяснять все тонкости производства электроламп. По приезду в Москву он несколько недель сидел в министерстве и тщательно прописывал все детали процесса. Через два года в Баку был построен электроламповый завод, первым директором которого, начавшего с котлована, был мой папа. Завод работал без сбоев до начала 2000-х.
Примерно в те же годы, в начале 60-х, он получил двухкомнатную квартиру в пятиэтажке на окраине Баку, где так и прожил всю жизнь, позволив себе только обменять её с доплатой на соседнюю 3-х комнатную в начале 90-х. О его честности, неподкупности, глубокой порядочности можно рассказывать долго. Он всегда говорил, что в любое время дня и ночи откроет двери своего дома каждому, потому что ему нечего бояться.
Убедившись в его таланте инженера и организатора, ему предлагают построить в Баку опытно-экспериментальный машиностроительный завод . Он берётся за дело, и опять начинает работу с котлована . Я помню, как в только отстроенном здании, пахнущем краской, в его полупустом директорском кабинете мы с ним ждём прихода токаря, которого, как он мне объяснил, обязательно надо переманить из другого завода, где тот получает большую зарплату.
Приходит пожилой рабочий и говорит, что перейдёт, если ему будут платить 260 рублей. Отец согласился. А когда тот ушёл, стал объяснять мне, что сам получает 190 рублей, но хороший токарь важнее. Чуть позже об одном из его замов напечатали в газетах скандальную статью. Оказывается тот на своей даче от дома к колодцу протянул эскалатор, как в метро. У отца никогда не было своей дачи.
Они с мамой расстались, когда мне было 5 лет. Но я никогда не ощущал его отсутствия. Пока мы жили в Баку, мне кажется, я большую часть времени проводил с ним или в его родительском доме. Бабушка и дедушка дарили мне столько любви и внимания, что я в них купался. У папы была большая коллекция пластинок с записями классической музыки. Я мог часами сидеть и слушать Робертино Лоретти, любимую «Интродукцию рондо капричиозо» Сен-Санса, великих исполнителей: Ойстраха, Когана.
После моего переезда в Москву в 1969 году, он стал регулярно прилетать в командировки. Он любил останавливаться в гостинице «Россия» или в «Спутнике» на Ленинском. Приходил за мной в школу и мы ехали туда. Меня ждал обед, только утром приготовленный бабушкой в Баку, ещё тёплая долма или плов. На завтрак мы спускались в буфет, где папа заказывал мне яичницу с сосисками и просил, чтобы её подали на сковороде, как дома. Все педагоги в школе отмечали, что в дни приезда папы я был лучше готов к занятиям, особенно по математике.
А он продолжал трудиться. Бакинский завод кондиционеров — это тоже его детище. Сколько сил, нервов и времени пришлось положить на него, знают только близкие. Но весь СССР очень быстро был обвешан продукцией этого завода. После такого испытания, когда завод стал работать, как часы, отца приглашают (забирают) работать в Совет Министров Азербайджана. Испытаний было не меньше. Но знания и опыт позволили ему проработать здесь с успехом больше 15 лет.
Каждый год я приезжал в Баку на новогодние и летние каникулы. Каждый год папа ставил дома ёлку и устраивал мне праздник. Особенно я любил, когда он брал скрипку и играл мне «Цыганские напевы» Сарасате или концерты Брамса. А летом он привозил нас с дедушкой и бабушкой в Шушу, а потом каждую неделю, все 3 месяца приезжал туда, чтобы провести со мной выходные.
Он был великолепным водителем. Первая машина в доме его отца была «Москвич 401», потом «Победа», потом «Волга ГАЗ 21». Он научился вождению в 17 лет. Учителем был водитель Узеира Гаджибекова. Находясь всю жизнь на руководящих должностях, он позволил себе купить только один раз «Москвич 408», зная, что обязательно найдутся доброжелатели, которые могут обвинить в перепродаже.
Мы объездили с ним и дедом весь Карабах. Дорога из Баку в Шушу (400 км.) через Шемахинский и Ахсуинский перевалы, дороги из Шуши в Туршсу, в Иса Булаг, в Степанакерт и Агдам, это были чудеснейшие, красивейшие поездки. А сам он приезжал на выходные в Шушу на поезде (до Агдама). При этом, не из-за экономии денег, а просто, не успевал заранее купить билет, поэтому всю ночь спал на полу в локомотиве, договорившись с машинистом.
Когда в субботу утром он появлялся в калитке нашего дома в Шуше, я не понимал, что он устал, и от радости сразу требовал куда-нибудь пойти или поехать. Он быстро умывался, пил чай, а потом, собрав в дорогу бутерброды с сыром, помидоры и воду, мы шли несколько километров до речки Дашалты, и накупавшись, возвращались обратно к обеду по крутому подъёму. Часто жизнь требовала какого-то ремонта дома или двора. Поспав часок после обеда, он мог взять краску с кистью и до ночи красить потолок на веранде.
Только в 1976 году, после смерти деда, он заводит вторую семью. В 1977 году рождается мой брат, Анар. Он был счастлив и горд. Делает всё, чтобы в доме был достаток и уют. Когда в 1978-м я ушёл в армию и долго не писал писем, он поднял тревогу и наш комбат лично отвечал ему телеграммой, что со мной всё в порядке, а потом устроил мне взбучку. Письма и открытки он писал мне и раньше, всё детство. Жаль, что я их не все сохранил.
Друзья стали проявлять заботу об отце. В середине 80-х ему предложили перейти из Сов Мина на должность гендиректора объединения «Пластмасса», где была высокая зарплата и большие возможности. Это были несколько предприятий в Баку, Сумгаите и Гяндже. В головном офисе в Баку был свой вертолёт. В первые же дни вокруг отца начались странные действия его замов. То утром докладывают, что ночью склад с продукцией сгорел в Сумгаите и просят подписать акт о списании, то сообщают, что кровлю ветром сдуло в Гяндже и нужно выделить средства для ремонта. А когда отец предлагал слетать туда на вертолёте, чтобы понять масштабы убытков, тут же все исчезали.
Ему, как опытному управленцу, сразу всё стало понятно, впрочем, как и тем, кто проверял его характер. Убедившись, что он непреклонен, ему предложили прогуляться по территории объединения в Баку. Дойдя до отдельно стоящего небольшого здания, его пригласили войти туда, чтобы познакомиться с «настоящим хозяином». Отец вошёл в большой кабинет, где за столом сидел пожилой азербайджанец деревенского типа. Тот сразу сказал ему, что бы он «не мешал им работать». Отец поехал в райком и написал заявление об уходе.
После этого он пришёл председателем госприёмки на крупнейший машиностроительный завод имени лейтенанта Шмидта. Тяжелейшие времена перестройки. Уже начавшееся брожение в обществе, уход квалифицированных рабочих в частный сектор, падение качества производства. А он и тут проявляет принципиальность, не подписывает протоколы приёмки, если видит бракованную продукцию, чуть что, пишет «особое мнение».
Такое же непреклонное «особое мнение» у него было по поводу моей ранней женитьбы. Он был категорически против этого решения, так как страшно боялся, что я могу бросить медицинский институт, куда только что с большим трудом поступил. К сожалению, это разлучило нас почти на 7 долгих лет. Он сумел понять и простить меня только после окончания института и рождения внучки.
При этом он воспитывал моего брата Анара, с которым мы не виделись эти 7 лет, в глубоком уважении ко мне, за что я бесконечно благодарен отцу, так как позже понял, как важно иметь родную душу. Поэтому, когда мы стали общаться теснее, у нас с братом никогда не возникало чувство отчуждения. И все эти годы мы воспринимаем друг друга, как родные, несмотря на разницу в 17 лет.
Папа сам был большим интернационалистом и нас воспитал такими же. Я, находясь в Москве, очень тяжело и горько переживал за события в январе 1990 года в Баку. Узнавая подробности, я старался сохранять трезвость мысли, чтобы не проклясть обожаемый мною город и понятие «бакинец». Я до сих пор называю себя бакинцем, и это благодаря папе, который повторил поступок его деда, когда-то спасавшего армян в Шуше.
В те январские дни 90-го, папа используя дедовскую «Волгу» и совминовский пропуск, рискуя быть за это жестоко наказанным, вывозил из Баку в аэропорт знакомые армянские семьи. Я об этом узнал позже. И мне стало легче. Я всегда слышал в нашем доме имена отцовских друзей, и большинство из них были армянами или евреями. Впрочем, до развала СССР так было у всех бакинцев.
Папа официально работал до 75-ти лет. Последние годы, до начала 2000-х, был заместителем начальника азербайджанской пассажирской железной дороги по технике безопасности. Это были годы хаоса. Чтобы как-то удержать ситуацию под контролем, помимо плановых проверок в депо, он периодически вставал в 4 утра и пешком шёл 7км. на станцию Баладжары, где перед приходом в Баку останавливаются скорые поезда, чтобы видеть истинное положение изнутри.
Ему на смену прислали «молодого специалиста», который увидев треснувшую чугунную колёсную пару, приказал заварить трещину электросваркой. Даже полный невежа поймёт степень абсурда. Папа очень переживал до конца своих дней обо всём, что творится на территории бывшего советского пространства. Может быть поэтому уже в последние дни его жизни при напоминании, что он был инженером, он говорил: «Я скрипач».
Папа, прости, что этот рассказ о тебе очень сжатый, больше о твоей работе. Ты очень любил весь мир, эту землю, людей. Ты успел объездить много стран. И наверное, я не знаю ещё очень многого про тебя. Пусть простят меня люди, о которых здесь нет ни слова. Я догадываюсь, как много людей уважали, ценили, любили тебя. Надеюсь, что это не последние строки о тебе. Может быть, те, кто прочитают их, захотят дополнить, исправить. Спасибо тебе за жизнь. Я счастлив, что у меня такой отец. Я всегда любил тебя. И буду тебя любить.